Борис Михайлович Рунин - Записки случайно уцелевшего

очевидного аутсайдера, каким всегда был я, какие-то навыки, помогающие человеку сохранить себя даже вопреки давлению тоталитарного режима, наверное, исподволь накапливались во мне всю жизнь. Однако был ли этот опыт, были ли эти навыки достаточно парадоксальны, чтобы оказаться действенными и теперь, применительно к нынешним условиям, к существованию в дни Великой Смуты?

Собственно, для того я, наверно, и восстанавливаю здесь былое, чтобы хоть как-то ответить на этот вопрос. Причем - не беру в расчет первые пять лет, прожитые мною до советской власти. Бездумные младенческие годы - сначала на тургеневской

Красивой Мече в селе Горожанка, а затем в старинном русском городе Ельце, на реке Сосне - если они как-то и отложились в моем сознании, то скорее общим ощущением атмосферы тогдашней жизни, нежели памятными событиями. И хотя те годы далекого раннего детства дают мне право в разговоре с нынешними молодыми людьми для вящего эффекта невзначай заметить: «Да, я помню городового...», но в моем миропонимании первые пять лет мало что определили, и о них здесь речи не будет.

Кстати сказать, я отнюдь не собираюсь соблюдать в этих записках хронологический принцип повествования. Я писал их под знаком приближавшегося пятидесятилетия начала войны с германским фашизмом. Это во-первых. А во-вторых, мне кажется, что причудам моей судьбы должны соответствовать и ничем не стесненные прихоти моей памяти, обычно далекой от регулярной последовательности восстанавливаемых фактов. Да и не только моей. Наверно, бессистемная ассоциативность наших воспоминаний вообще в чем-то сродни разнообразию и непредсказуемости житейских коллизий, которые так щедро предлагает нам великий беспорядок Истории.

Поздняя осень 1942 года. У нас, в газете Волховского фронта, штатное прибавление: отныне нам положен свой уполномоченный СМЕРШа. Таковым оказался внезапно появившийся в расположении редакции капитан с чемоданом и вещевым мешком в руках. Приплюснутая, словно перебитая сильным боксерским ударом переносица придавала его и без того угрюмому выражению лица демонстративно зловещий характер. Самого беглого взгляда на прибывшего достаточно, чтобы сразу проникнуться по отношению к нему чувством живейшей антипатии. Судя по всему, он не только это за собой знает, но и каждый раз с удовлетворением отмечает произведенное на собеседника угнетающее впечатление. Он явно убежден в том, что именно эта особенность его облика как раз и является решающим достоинством подлинного особиста.

«Лицо, не оставляющее надежды» - так определил я для себя капитана при знакомстве.

Наш поэт Паша Шубин с ходу прилепил к новоявленному смершевцу кличку «Ломонос ». И получилось так, что это не слишком оригинальное прозвище было мгновенно подхвачено всем, как тогда говорили, личным составом, начиная от приданных редакции «Фронтовой правды» рядовых бойцов, не скрывавших своего иронического отношения к « сыщику », то и дело вызывавшему их на секретный разговор, и кончая редактором, который, по-видимому, смершевца побаивался. Не знаю, какие уж там былые грехи тревожили подполковника, но только он беспрекословно выполнил пожелание капитана, когда тот, осмотревшись, твердо заявил, что по роду своей работы нуждается в отдельном купе мягкого вагона.

В нашем редакционном поезде мягкий вагон был один, и по сложившейся еще в начале сорок второго года (когда газета была сформирована) традиции в нем обитала исключительно пишущая братия. Офицеры всех прочих специальностей жили либо в обычном жестком вагоне, либо по должностной принадлежности - кто в вагоне, специально оборудованном под наборный цех, кто в вагоне-ротации, кто в вагоне-электростанции и т. п. А некоторые предпочитали жилую солдатскую теплушку, где всегда, даже летом, топилась спасавшая от болотной сырости «буржуйка» и не умолкали рассказываемые на нарах самые невероятные фронтовые байки. Были также в нашем составе вагон-столовая, вагон-кла-довая, вагон-гараж, склад бумаги, склад горючего и пр.

А центром всего этого хозяйства были два вагона. Во-первых, легкомысленно приветливый, обшитый снаружи светлым деревом миниатюрный вагончик с зеркально бликующими на солнце оконными стеклами, бог весть какими судьбами сменивший свою довоенную принадлежность к таллиннскому пригородному движению на резиденцию нашего нынешнего редактора и его жены. И во-вторых, примыкающий к эстонскому - уже --">