Юрий Александрович Долгушин - У истоков новой биологии

У истоков новой биологии

Рассказ о настоящем биологе

( Правдивая биография Т.Д. Лысенко )

Москва, 1949, с. 10 – 65, 70 – 71.

Т.Д. Лысенко

События, поражающие воображение, запоминаются крепко. Так помню я тот зимний вечер в Салтыковке, под Москвой, когда, наконец, пришло письмо от брата из Ганджи. Он недавно окончил сельскохозяйственный институт в Тбилиси и был направлен в Азербайджан на Ганджинскую селекционную станцию — на работу. Вот небольшой отрывок из этого письма, сохранившегося в нашем семейном архиве и датированного 20 декабря 1928 года.

«...Жизнь тут чертовски интересна. Злоба дня у нас — работа одного молодого агронома — Лысенко (твой, маманька, соотечественник — с Полтавщины). Он тут уже два года ведает бобовыми, но занимается всем — «сверх программы». Очень занятная фигура. Длинный, худой, весь постоянно выпачканный землей. Кепку надевает одним махом. Словом — полное пренебрежение к себе, к своей наружности. Спит ли вообще — неизвестно, когда мы выходим на работу — он уже в поле, возвращаемся — он еще там. Все время копается со своими растениями, все время с ними. К ним он очень внимателен. Знает и понимает их вообще прекрасно, кажется, умеет разговаривать с ними, проникает в самую душу их. Растения у него «хотят», «требуют», «просят», «боятся», «любят», «мучаются». Однако, это у него не от анимизма — он материалист до мозга костей, и дарвинист настоящий. Вообще человек замечательный.

Мы часто собираемся у Игоря или Исая — беседовать с ним чрезвычайно интересно. Это настоящий творческий ум, новые оригинальные идеи так и прут из него. И каждый, разговор с ним поднимает в голове вихрь интересных мыслей. Он всегда увлечен своей работой, энтузиаст отчаянный. Наблюдателен невероятно. Это, конечно, относится, прежде всего, к растениям, но, хотя кажется, что он ничем больше не интересуется, он все замечает, все схватывает, и часто выясняется, что он — в курсе всех, даже самых интимных событий на нашей станции, о которых, казалось бы, он никак не мог знать.

Мысли его почти всегда неожиданны и парадоксальны, но на поверку оказываются удивительно меткими и правильными. Многое из того, что мы проходили в институте, например, о генетике, он считает «вредной ерундой» и утверждает, что успех в нашей работе зависит от того, как скоро мы сумеем все это забыть, «освободиться от этого дурмана». Эксперимент у него бывает ценен в том случае, если он неудачен и приводит к противоречию. И т.д. Игорь, как всегда, с самым серьезным видом утверждает, будто Лысенко уверен, что из хлопкового зерна можно вырастить верблюда и из куриного яйца — баобаб...

Таких опытов Лысенко, правда, еще не ставил, но вот, послушайте, к чему привела его последняя работа. Он установил, — и это не подлежит теперь никакому сомнению! — что все озимые растения, которым, как принято думать, необходим зимний покой для того, чтобы они в следующем году зацвели и дали семена, — на самом деле ни в каком «покое» не нуждаются. Им нужен не покой, а холод, сравнительно небольшая порция пониженной (но не ниже нуля!) температуры.

Получив эту порцию, они могут развиваться дальше без всякого перерыва и дадут семена. Но эта порция пониженной температуры может сыграть свою роль, даже когда растение еще не растение, а только едва наклюнувшееся зерно. Таким образом, если, например, семена озимой пшеницы слегка замочить и, продержав некоторое время на холоде, посеять весной, то они нормально разовьются и дадут урожай в то же лето — как настоящие яровые!

Представляете, дорогие мои, что это значит? Сокращение вегетационного периода растений, перемещение многих культур на север и черт знает, что еще!

Это, несомненно, открытие и — крупного научного значения... Вот какой у нас Лысенко! Я, конечно, полностью захвачен его идеями и работаю с ним...»

В то время я, признаюсь, не слишком хорошо разбирался а вопросах растениеводства, но после обстоятельной беседы с отцом, агрономом, почувствовал, что в науке произошел какой-то легкий сдвиг, похожий на тот незаметный толчок, который бывает перед самым землетрясением и вселяет в человека непонятное и страшное волненье. Помню хорошо,