Георгий Зотеевич Тиунов - Комсомолец Иван Раксин

лапу, что ли, товарищ Раксин!

Сухая Костина ладонь утонула в большущей мозолистой руке Ивана. Он что есть силы стиснул пальцы, и Брысов, не вытерпев, присел.

— Ох, и здоров же ты, Иван! — не то обижаясь, не то восхищаясь, бросил он.

Иван вернулся домой взволнованный, праздничный и вроде возмужавший.

— Мама, — сказал он, — ты знаешь, я вступил в комсомол!

— Тебе, сынок, виднее. Ты ведь у меня совсем большак, — только и ответила мать. Она посмотрела на сына так, как смотрит всякая мать, вдруг поняв, что ребенок принадлежит уже не ей одной, а всем людям.

Ничего, кажется, не изменилось в Иване; но мать замечала, что стали мелькать в его разговорах незнакомые слова, появились у сына заботы важнее домашних, а дочери начали чаще обращаться за советом не к ней, а к брату.

Анна Егоровна радовалась и гордилась сыном.

И в ту весну словно крылья выросли у шестнадцатилетнего паренька. С окрестных хуторов, починков и деревень вечерами слеталась в клуб молодежь. С безудержной жадностью она бралась за все, не успевала, торопилась, бросала, бралась за новое. Тут легко сходились, дружили, открыто говорили обо всем на свете, считая мир до конца понятным и завоеванным.

Раксин поспевал всюду, но больше всего его влекла сцена. Освещенная рампа, настороженная тишина притихшего зала, закулисная суета — все это было новым, еще не испытанным, а потому интересным и загадочным.

Первая роль пришлась не по душе Ивану: он должен был играть кулака. Но других ролей не оказалось, и пришлось согласиться.

Коротенькая немудреная пьеса рассказывала о кулаке, купившем путевку в крестьянский санаторий. Узнав, что в санатории есть мертвый час, кулак отправляет вместо себя крестьянина и радуется счастливому избавлению от смерти, то есть от мертвого часа.

Иван приклеил кудельную бороду, засунул под рубаху подушку и смело вышел на сцену.

Но странно — он почувствовал себя связанным по рукам и ногам. Не узнавая собственного голоса, Раксин то злобно рычал, срываясь до крика, то беспомощно топтался и невнятно бормотал под нос. И вдобавок ко всему в конце пьесы, когда кулак, довольный обманом, радостно хлопает себя по животу, Иван перестарался и подушка у него вывалилась.

Неудачное начало еще больше распалило охоту играть.

Раксин взялся за трудную роль Любима Торцова и, к великому изумлению ветеранов сельской сцены, провел ее хорошо. А потом пошло!

Иван участвовал в «Синей блузе» и «Живой газете», исполнял частушки под гармошку и вскоре прослыл заправским артистом.

Незадолго до нового, 1926 года Костя Брысов встретил после репетиции Раксина и Сыропятова.

— Придется вам, ребята, отправиться в деревни, — озабоченно произнес он. — Отрепетировать успеем, а сейчас нам нужен лен. План его заготовок трещит по швам.

— Остальные тоже идут? — поинтересовался Сыропятов.

— Большинство уже отправилось. А вас не хотелось отрывать, но надо, ребята, надо! Утром в райкоме получите инструкции.

Брысов сказал это строго, и Раксин, подтянувшись, коротко ответил:

— Есть, отправиться в деревни!

Дневник Августы Басмановой

Обложка этого дневника не украшена цветочками и завитушками. Своими скупыми записями он напоминает корабельный вахтенный журнал, и не будь в нем раздумий автора, дневник походил бы на официальный документ.

Августа Басманова, секретарь Сивинской комсомольской организации, заносила в тетрадь факты, события, давала им оценки… И когда листаешь страницу за страницей, воскресает прошлое и становится понятнее и ближе человек, которому посвящена эта книга.

Откроем листок 1926 года.

«…Апрель

Вчера в селе праздновали пасху. Мы ее тоже отметили и сорвали обедню у отца Василия. Около клуба наши ребята установили репродуктор. Конечно, мало кто верил, что черная труба заговорит и даже запоет. Когда народ собрался, громкоговоритель зашипел и, как на зло, замолчал. Старики засмеялись, кругом зашушукались, а наш заведующий — Ваня Братин чуть не плакал от обиды. Тогда Раксин забрался на столб. Лазит он, как кошка, потому что приловчился с братом тянуть телефонные линии. Так вот, залез он в новой рубашке, зубами очистил провода, что-то поковырял — и радио заговорило. Девчонки вытаскивали ему занозы из ладоней и обещали постирать косоворотку.

А радио говорило и говорило. Старики крестились, некоторые сплевывали в сторону, однако не уходили; а молодежь --">