Зиновий Исаакович Фазин - Санкт-Петербургская быль

Но в последнее время наборщик все больше начинал восхищаться неисчерпаемой энергией, литературным талантом и прозорливой силой логики молодого Ульянова.

– Знаете, Вера Ивановна, – говорил Блюм, теперь уже отставив кофе и попыхивая папироской. – Этот человек – я об Ульянове толкую – просто сотворил чудо. Да, да, так все и считают. «Искра» всюду имеет успех!

– Да я и сама это вижу, Блюм!

– Нет, хочется все же понять, в чем тут дело? – продолжал наборщик. – Целых двадцать лет наша группа во главе с Жоржем пыталась наладить тесные связи с революционными организациями в самой России, а не выходило ничего, почти ничего. А смотрите что сейчас!

– Конечно, не сравнить, – соглашалась Вера Ивановна. – Это надо признать.

– Но вы поглядите, поглядите, вдумайтесь только: в Россиюшке уже работают десятки агентов «Искры», у нее все больше друзей везде, весь цвет нашей социал-демократии, а ведь вышло всего два номера «Искры»! Что же дальше-то будет? Нет, это что-то небывалое!

– Да согласна я с этим, господи, – улыбнулась Засулич. – «Искра» важная становится, и я рада для нее работать.

3

– Исполать вам, исполать!.. Желаю успеха!..

Уже стоя на пороге, он вдруг сказал:

– А знаете, что нынче вечером говорил мне о вас Владимир Ильич?

– Что же он сказал?

– Ну вы, конечно, знаете, относится он к вам хорошо и глубоко вас уважает. А сегодня он как-то особенно тепло о вас говорил. Он считает, что, написав эту статью… Что это, пожалуй, будет второй нравственный подвиг в вашей жизни. Я видел: он очень тронут…

Проводив наборщика, Вера Ивановна снова присела к столу.

Спать она так и не легла в эту ночь, все писала. В тяжелых муках рождались страницы, и таких мук она, пожалуй, не переживала со времени сидения в «предварилке» после выстрела в Трепова.

Вспоминался следователь Кабат, и с острой болью она вдруг видела как бы въяве такую картину: тот же Кабат допрашивает студента Карповича и грозит ему розгами. И жаль было Вере Ивановне напрасной жертвы, так жаль, что она даже поплакала, когда писала:

«Единичные акты самопожертвования, как выстрел Карповича, не исходящие ни от какой организованной силы, не могут сосредоточивать на себе общественных надежд. На них нельзя рассчитывать, это не акты борьбы, а лишь выражение общего озлобления и боли, вызываемой особенно ненавистными проявлениями самовластия…»

«Передача борьбы за освобождение в руки горстки героев, – писала Вера Ивановна, ясно видя перед собой лица Софьи Перовской и Андрея Желябова, которых она лично знала, – какой бы сверхчеловеческой силой они ни обладали, не только не вредит самодержавию, а сама является следствием чувств и понятий, унаследованных от самодержавия».

«Двадцать с лишком лет тому назад террор зародился на почве безнадежности разбудить крестьян. Для многих из террористов он был лишь оружием отчаяния, заставляющего отдавать жизнь за то только, чтобы, по выражению Степняка, заставить корчиться удава, сдавливающего своими петлями тело России».

«В настоящее время русским людям, желающим свободы, нечего отчаиваться. Нужно только, чтобы все сторонники свободы, все враги нагайки поняли, что на этот раз победа возможна, если все они примут в борьбе то или иное посильное участие».

– Идите, идите, Вера Ивановна, – настаивал Владимир Ильич. – Вы хорошо потрудились, статью сегодня же пошлем в набор. Надо, чтоб она поскорее дошла до России.

О ней все думы в «Искре». О России. О России. О ее бедах, болях и надеждах.