Клод Дюфрен - Мария Каллас

без нищей юности, без космополитического времяпрепровождения в Милане, Нью-Йорке, Париже, Греции, без взрывов смеха, потоков слез, без тянувшегося за ней длинного шлейфа невероятных слухов и сплетен, сопровождавших каждый ее шаг и жест. Каллас, лишенная всех этих странных и вычурных декораций, никогда не была бы той, кого знал мир, или, вернее, не стала бы тем, кем она была.

Жизненный путь этой оперной дивы так же величествен и трагичен, как и судьбы героинь, которых она воплощала на мировых оперных сценах. Личность актрисы, равно как и ее талант, обессмертила ее имя.

Способность Марии вызывать у людей самые противоречивые чувства — от восторженного поклонения до полного неприятия — подтверждает наличие у нее дара, который часто называют феноменом Каллас. Речь идет о поистине гипнотическом воздействии певицы на самую разную публику, будь то в Токио, Париже или Нью-Йорке. Чем же еще можно объяснить тот неописуемый восторг, который охватывал объединенных в едином порыве зрителей? Людей разных национальностей, вкусов, привычек, воспитания и образования. Появление на сцене певицы, пусть даже наделенной исключительным талантом, вовсе не повод для безумного восторга публики, съехавшейся с четырех сторон света. Чем еще, если не гипнотическим воздействием, можно объяснить продолжавшиеся на протяжении тридцати семи минут оглушительные аплодисменты в миланском театре «Ла Скала», в течение двадцати двух минут — в парижской «Гранд-опера» или двадцати семи минут — в «Метрополитен-опере» в Нью-Йорке? И чем можно объяснить неистовый гнев той же публики, когда Мария прерывала свое выступление или же отказывалась выйти на сцену в последнюю минуту? Причина одна — зрители обожествляли Каллас и не допускали даже мысли о том, что у ее кумира может банально разболеться голова или же ей просто не хочется петь в тот или иной вечер. Впрочем, разве она не вела себя столь же безжалостно по отношению к самой себе? Певица часто повторяла и, думаю, вовсе не ради красного словца, что никогда не бывала довольна своими выступлениями и постоянно стремилась к совершенству, чего ей никак не удавалось достигнуть. Парадокс характера Каллас состоял в том, что певицу больно ранила критика со стороны, в то время как самым яростным и, порой, самым несправедливым критиком ее творчества была она сама.

Впрочем, это была далеко не единственная странность характера этой женщины, у которой внезапно менялось настроение: от душевного спокойствия к вспышкам гнева, а от смеха — к слезам. В погоне за личным счастьем, ставшим целью ее жизни, особенно с того дня, когда она познакомилась с Онассисом, Мария напрасно поверила, что обрела его в семье. Этой незаурядной и глубокой личности было доступно только одно счастье — на сцене. Она была запрограммирована — если можно здесь употребить этот неблагозвучный, но модный термин — для театра. Она жила для искусства, она жила искусством; все усилия, которые прилагала Мария, чтобы не отличаться от людей из высшего общества и не быть чужой на их празднике жизни, оказались тщетными. Судьбой ей было предначертано ни в коем случае не покидать сцену. Место, где она оставалась самой собой, — вовсе не роскошная яхта Онассиса, не светские балы в Венеции, не шикарные гостиницы Нью-Йорка или Рио-де-Жанейро; ее мир — средневековые замки из фанеры, картонные стены и бумажные цветы; ее одежда — не платья от Кристиан Диор или Шанель, а тяжелые одеяния с кринолинами, широкие тоги, грубые лохмотья, в которых она пела в операх «Тоска», «Норма» или «Турандот»; ее украшения — не бриллианты от Картье и не изумруды от Бушрона, а стеклянные бусы, дешевые браслеты, кольца с поддельными камнями, сверкавшие со сцены при каждом ее движении… Когда ей пришлось отказаться от сцены и театральный занавес опустился перед всем, чем она жила, Марии не осталось ничего, кроме как уйти из жизни, и она ушла…

Какое чувство испытывал зритель, впервые увидевший Каллас? Несмотря на то, что с того незабываемого вечера прошло немало лет, я как сейчас помню ее появление в «Норме»; она приняла участие в первой полной постановке этой оперы на сцене парижского театра «Гранд-опера». И дебют певицы в этой роли стал событием в музыкальном мире. К тому времени Мария давно находилась на пике славы, но уже несколько лет среди ее поклонников ходили тревожные слухи, что голос певицы звучит уже не так божественно, как в пятидесятые годы. Как никто другой --">