Александр Николаевич Вертинский - Рассказы, зарисовки

это десяток небольших керосиновых лампочек, расставленных вдоль рампы. Лампы коптят, и от едкой копоти нестерпимо свербит в носу и хочется чихать.

В зале от публики — черно. В первом ряду около дамы с на редкость обширными и выдающимися формами жмется рахитичный ребенок с плаксивым выражением лица.

— Ма-а-ма-а-а! — нудным голосом тянет он. — Ма-ама-а! Я хочу-у-у…

Вы понимаете, какое прекрасное сразу создается у меня настроение.

Из зала кричат:

— «Песню за короля»! «Ваши пальцы пахнут ладаном»!..

Я не могу больше переносить угара от ламп, присаживаюсь на корточки, прикручиваю фитили.

— «Ваши пальцы пахнут ладаном»! — настаивает неизвестный из темноты. А другой, обладатель гнусавого козлиного тенорка, замечает:

— Нет… Теперь они уже пахнут из керосином!

— Мамааа-а!.. — Тянет нудный мальчик. — Я хочу-у-у…

Но делать нечего. Контракт подписан. Сбор сделан. Надо петь. Я пою одну, другую, третью свою песенку. Зал кричит, шумит, рукоплещет. И вдруг… И вдруг я замечаю, что зал постепенно начинает пустеть. Ряды слушателей редеют больше и больше. Что такое? Я ничего не понимаю. А публика все убывает. Но я пою. Контракт подписан. Контракт должен быть выполнен. Я пою и замечаю, что куда-то исчезавшая публика начинает возвращаться. Еще пять, десять мину и опять перед мною полный зал. Опять от публики черно. Я подхожу к своей последней песенке, а публика не желает меня отпускать.

— За короля… Спойте за короля!.. — ревут сотни голосов. И среди них я все так же различаю тоненький и нудный голос мальчика:

— Мама-а-а, я хочу-у…

Я очень редко говорю со сцены с публикой, но тут я решаюсь на разговор:

— Господа, — говорю я, — у меня нет «Песни за короля», у меня есть «Песня о короле». Но я ее уже пел сегодня.

Тогда происходит следующий диалог:

— Позвольте, — кричат из публики, — но мы же ее не слышали.

— Почему вы не слышали?

— Так мы же уходили.

— А почему уходили?

— Ой, он спрашивает, почему мы уходили! Так это же все знают! Так мы уходили на пожар…

— Какой пожар?

— Ой, посмотрите на него, он не знает, какой пожар! Конечно, у Мунделевича пожар. У Доди Мунделевича в аптекарском магазине, что за углом.

— Но зачем вы бегали на пожар?

Общий вопль потрясает старый барак:

— Ха!.. Зачем!.. Так вы-то еще поете, а Мунделевич уже сгорел. Так Мунделевич же не каждый день горит. А?.. Ясно?

Уступая темпераментным килийцам, я спел им еще раз «Песню о короле». Но перед этим не удержался и сказал:

— Хорошо. Я спою. И в последний раз… Слышишь, мальчик? А потом ты пойдешь туда, куда тебе так хочется…

О Ю. Морфесси

За границей, в эмиграции, было много наших русских актеров, но я не помню ни одного, который бы в искусстве двинулся вперед, оторвался бы от того, чему он выучился когда-то.

Мой приятель — Юра Морфесси — в свое время имел большой успех в Петербурге как исполнитель цыганских романсов. Но, попав в эмиграцию, он никак не мог сдвинуться с мертвой точки прошлого.

— Гони, ямщик!

— Ямщик, не гони лошадей!

— Песня ямщика!

— Ну быстрей летите, кони!

— Гай-да тройка!

— Эй, ямщик, гони-ка к Яру! и т. д.

— Юра, — говорил я ему, — слезай ты, ради Бога, с этих троек… Ведь их уже давно и в помине нет. Кругом асфальт. Снег в Москве убирают машины…

Куда там! Он и слышать не хотел. И меня он откровенно презирал за мои песни, в которых, по его выражению, ни черта нельзя было понять. И ненавидел моих поклонников. В остальном мы с ним были как будто в неплохих отношениях. Я всегда по-товарищески устраивал и рекомендовал его в те места, где пел сам, и часто мы выступали в одном и том же учреждении. Как только во время своего выступления я открывал рот, он вставал и демонстративно выходил из зала. При нем нельзя было даже говорить о моем творчестве, а уж тем более хвалить меня. Помню, однажды в «Эрмитаж», где я пел, пришел Федор Иванович Шаляпин с инженером Махониным (который изобрел какой-то «карбурант» — нечто вроде синтетического бензина), богатым и неглупым человеком. Федор Иванович заказал себе солянку с расстегаями и ждал, пока ее приготовят. Увидев Шаляпина, я отчаянно перетрусил: петь в его присутствии у меня не хватило бы наглости — поэтому я убежал и спрятался, извините за выражение, в туалете. Каков же был мой ужас, когда открылась дверь и Федор Иванович громовым голосом сказал:

— А! Вот вы куда от меня спрятались! Нет, --">