Сергей Николаевич Есин - Дневник, 2006 год

ситуации мне больше всех жаль его.

Собрание, как ни странно, прошло довольно мирно, хотя утром, когда приехала знакомая чиновница Акимкина, долго шла дискуссия о группах поддержки и кого пускать или не пускать присутствовать на выборах. Марья Валерьевна здесь вела себя с особой агрессивностью, но, забегая вперед, то, ради чего она так старалась, не получилось. При первом же голосовании Бояринов, за которого так ратовал Феликс Феодосьевич, получил всего один голос, который, — по доброте сердечной и своей обычной честности — сам рекомендовал — дал ему, наверное, В.И.Гусев, а Саша Сегень, будто бы обещавший председателю комиссии по выборам место проректора по науке, собрал три голоса. Я могу только предположить, что один из этих голосов А.Е. Рекемчука, который на собрании выступал в поддержку своего ученика — это хорошо и законно, другой, естественно, Мария Валерьевна, а вот третий — у меня тоже есть предположение, но я о нем, пока, помолчу. Вот, может быть, эти голоса, которые должны были по всем расчетам отойти к Сергею, и решили первый тур голосования. Вот они три голоса: Гусев, — который ратовал за С.П; Рекемчук, который должен был голосовать за своего ученика-выдвиженца; М.В., которая, кажется, клялась в любви к Толкачёву, предпочла свое проректорство. Ах, любовь, что ты, подлая, сделала!

Потом мы разговорились с Лешей Антоновым, который занимался счетом и просчетом с другой стороны. По его соображениям, в первом туре за Тарасова должно было быть 44 голоса, но где они? После первого тура голоса расположились следующим образом: 32, 30, 29. Следовательно, остались Стояновский и Тарасов. Когда в процессе передачи голосов претендентов голоса Сегеня отошли Стояновскому, а С.П., сидевший в первом ряду, встал и готов был, по его собственным словам, распылить, то есть предоставить своим сторонникам право голосовать по их внутренним предпочтениям, без его советов, я, стоя возле трибунки, успел пронзительно шепнуть: «Тарасов». Он так и сказал: «Я хотел бы попросить моих сторонников голосовать за Бориса Николаевича Тарасова!»

Из событий мелких, но занимательных. Самое первое выступление — А.Е. Рекемчука. Он агитирует за своего ученика Сашу Сегеня, но одновременно здесь же слышится определенная критика бывшего ректора: дескать, прекратил, ожидая перевыборов, печатать студентов, не занимался организацией журнала, в котором Рекемчук печатал бы своих семинаристов. Второе выступление — бывшей замзавкафедрой Гали Седых. Вернее сумбурная речь о якобы развале и обмелении кафедры. Накопила обид, бурчала на всех, на Рейна, на Лобанова, после статьи которого «Освобождение» изменился взгляд на целый пласт литературы, на Кострова и даже на Рекемчука, писателей выдающихся. Тут, сидящий рядом с ней, Костров, иронично вопросил: «А ты кто такая?» Вполне резонно.

Мне тоже хотелось выступить: коли Рекемчук поддержал своего ученика, почему бы мне не поддержать своего? Но Мария Валерьевна Иванова в своей неуемной страсти казаться лучше всех — чему помогал переливчатый блеск вышивки из камешков на ее прекрасном платье — и служить только тому, что впереди, уже позабыла, что открывать собрание должен был С.П., как исполняющий обязанности ректора, а потом предполагалось предоставить слово мне. Зачем Марии Валерьевне покойники! Только ее собственная жизнь расстилается сейчас перед ее глазами, значит остальным можно пренебречь. У меня в кармане лежал написанный утром текст, как письменная основа речи. Но раз мне слова не дали, я переписываю в дневник.

Звонок Феликса Феодосьевича. Я не знаю, может ли на конференции присутствовать кто-либо чужой, даже такой крупный начальник, реликт нашей советской бюрократии, ее еще не вымерший мамонт. Я, правда, думаю, что это еще и бывший собственник наших зданий, который уже не раз поднимал вопрос об имуществе Литинститута. Столько уже размотали, сколько куда-то делось, а все неймется!

Я вспоминаю, как мы проводили первые мои выборы, когда не было и хорошо причесанной дамы из министерства, но зато были все желающие. Сережа Чупринин кричал: надо держать «журнал» на плаву! Он все время путал журнал и институт. Это так трудно — держать в руках два предмета.

Но давайте — к серьезному. У нас сегодня выборы проходят в состоянии крайней правовой неопределенности. С одной стороны, мы имеем дело с уставом института, утвержденным министерством, с другой — с Законом об образовании, который министерством же, --">