Иван Спиридонович Рахилло - Московские встречи

                                    товарищ Безыменский,

товарищ Голодный,

                             товарищ Уткин.

Мы спорим,

                 аж глотки просят лужения,

мы задыхаемся

                       от эстрадных побед,

а у меня к вам, товарищи,

                                       деловое предложение,

давайте

            устроим

                         весёлый обед!

Как это неожиданно и прекрасно! Только могучая, открытая душа могла в самый разгар жесточайших литературных споров и битв выступить с такой необыкновенной, задушевной речью.

Расстелим внизу

                         комплименты ковровые,

если зуб на кого —

                             отпилим зуб;

розданные Луначарским

                                     венки лавровые —

сложим

            в общий

                         товарищеский суп.

Приоткрываются двери, и в них появляются любопытные головы молодых сотрудников из других отделов редакции. А Маяковский широким жестом отбрасывает руку в сторону:

Одного боюсь —

                         за вас и сам, —

чтоб не обмелели

                           наши души,

чтоб мы

            не возвели

                            в коммунистический сан

плоскость раешников

                                и ерунду частушек.

Как хорошо, что Маяковский, не боясь этим унизить и скомпрометировать себя, первым запросто пришёл с открытыми объятиями к молодым поэтам!

А если я

            вас

                 когда-нибудь крою

и на вас

           замахивается

                               перо-рука,

то я, как говорится,

                              добыл это кровью,

я

  больше вашего

                         рифмы строгал.

Товарищи,

                бросим

                           замашки торгашьи.

— Моя, мол, поэзия —

                                 мой лабаз! —

Всё, что я сделал,

                            всё это ваше —

рифмы,

           темы,

                    дикция,

                                бас!

И когда поэт громово заканчивает чтение последних строк, слушатели благодарными аплодисментами приветствуют его дружеское чистосердечие.

— Грандиозно, — восторженно вскакивает Алтаузен, — только непонятно, почему вы адресуете стихи Голодному?

— Как почему, — удивлённо полуоборачивается Маяковский, — а «Гренада»?

— «Гренаду» написал поэт Светлов.

— Простите, досадное недоразумение. Но мы это сейчас исправим…

И вынув из кармана перо, Маяковский перечеркнул фамилию Голодного и вписал сверху Светлова. Тут же он прочитал исправленное вслух:

Товарищи,

                позвольте

                               без позы,

                                             без маски —

как старший товарищ,

                                 неглупый и чуткий,

поразговаривать с вами,

                                    товарищ Безыменский,

товарищ Светлов,

                          товарищ Уткин!

Впоследствии на всех своих вечерах он читал «Гренаду» Светлова наизусть и очень её хвалил.

Маяковский был смелым и грозным полемистом. Не раз доставалось от него многим собратьям по перу, а тут вдруг такая необыкновенная теплота и задушевность!

Всех взволновал самый факт появления этого «послания». Маяковский первым выступил против литературного сектантства и местничества. Было такое ощущение, будто поэт широко распахнул окно и в затхлую атмосферу взаимного недоброжелательства ворвался свежий весенний ветер. В заключительных строках он звал товарищей по оружию к единению:

Давайте,

             товарищи,

                            шагать в ногу.

Нам не надо

                  брюзжащего

                                     лысого парика!

А ругаться захочется —

                                   врагов много

по другую сторону

--">