Нина Николаевна Берберова , Феликс Николаевич Медведев - Хочу увидеть то, что оставила в юности (интервью)

масон».

— А почему вы полагаете, что книга не может выйти у нас?

— Конечно, это было бы событием, потому что в истории масонства XX века нет никакого особого проеврейства.

— А вам известно, что ваши книги тайными путями, контрабандно, нередко с риском, привозили в Советский Союз?

— О да! И мне это приятно. Мне сообщили, что экземпляры моего «Курсива» зачитывались до дыр.

— Сколько книг вами написано, Нина Николаевна?

— Немного. Я бы сказала так, один том ранних рассказов, которые называются «Биянкурские праздники». Я была единственным автором в эмиграции, который писал об эмигрантском пролетариате. И я сама жила тогда с Ходасевичем в Биянкуре — это предместье, где заводы Рено. И очень многие чины белой армии, не только солдаты, но и офицеры, работали там, обзаводились женами, рожали детей, дети ходили в школу. Муж работал, а жена становилась швеей или шляпы делала… Недавно я перечитала эти рассказы и сказала себе: «Гордиться нечем, но и краснеть не от чего». Рассказы прежде всего интересны тем, что о пролетариате эмиграции ничего не известно. И потом, есть какая-то невидимая связь моих персонажей с советскими людьми того времени.

Итак, том «Биянкурских праздников», далее том длинных повестей 1940-1950-х годов, немножко 1930-х годов. Два тома «Курсив мой», один том «Железной женщины», один том статей, «Чайковский» — это уже семь томов. «Бородин» — восемь, два маленьких томика стихов… Пожалуй, всё.

— Почти 10 томов!

— Но это максимум. Наберется еще том статей.

— Какую из ваших книг вы считаете главной?

— Конечно, «Курсив»!

— Ваш архив хранится в нескольких местах. Нельзя ли сделать так, чтобы хотя бы часть его была на родине?

— Конечно, есть возможность кое-что отправить на родину, но не сейчас, потому что у меня нет гарантии, что это всё не сожгут. Я не могу сказать, что вообще ничего не выйдет из перестройки. Я уверена, что выйдет, и уже вышло, и вышло довольно много. Живой пример — я сама, решившая посетить родину. Но я могу сделать другое, то, что вам не приходит в голову. Я могу сделать серьезную бумагу, с тем чтобы советские ученые, литературоведы могли быть допущены к архиву после моей смерти.

— А сейчас нельзя попасть в ваш архив?

— Я могу дать вам, Феликс Николаевич, хоть сейчас письменное разрешение. Пока я жива…

— Спасибо, Нина Николаевна! А какова судьба вашей библиотеки? И что она собой представляет? Она для работы?

— Нет. Зачем же библиотеку иметь? В Америке никто не имеет такой библиотеки. Покупают только исключительные книги. Или они исключительны, если вы знаете, что библиотека их не приобретает, или они исключительны, потому что они для вас нужны, вы хотите, чтобы они у вас были, просто такая человеческая жадность — иметь. На самом деле, конечно, у меня не было достаточно денег, чтобы обзавестись какой-то систематической библиотекой. Но кое-какие книги у меня есть. Вот видите, здесь целая полка набоковских книг: английских и русских. Это я покупала, потому что мне было приятно иметь такую коллекцию и, кроме того, потому что мне нужно было лекции читать по ним. Но вообще говоря, в моем положении профессора — это большая роскошь покупать книги и иметь собственную библиотеку. Я бы сказала, что это делают профессора очень многие, может быть, даже и большинство, но я не могла этого делать.

— А книги, которые вам дарил Владислав Ходасевич, другие ваши знаменитые спутники, сохранились?

— О! Они все здесь. Борис Зайцев есть, Иван Бунин, может быть, есть, а может быть, и нет, не помню… Конечно, Ходасевича книги есть дарственные, но я, вероятно, как профессионал сама не очень ценю это. Какая разница, читать бунинский экземпляр, подписанный «Дорогой Нине», или читать его в библиотеке? Это, между прочим, расстраивало моих родителей, что я ничего не коллекционировала. «Саша коллекционирует бабочек, Маша коллекционирует цветочки, а ты ничего. Заводи гербарий», — говорили мне домашние. А я не хотела. Очевидно, такого таланта во мне нет.

— А что такое для вас советский читатель?

— Советский читатель? Видите ли, я по старой русской привычке все-таки думаю о читателе литературы как об интеллигенте. Правда, мои книги — это не крестьянская литература, не рабочая литература, это всё интеллигентская литература. Но я вам скажу такую вещь: все, кого я здесь встречала, кто приехал сюда в последние пятнадцать лет, — это был великий сход, тут же и еврейство, армянство, --">