Сергей Маркович Гандлевский - В сторону Новой Зеландии

Во сколько раз мы, пассажиры, выиграли в скорости передвижения, во столько же и проиграли во впечатлениях, опыте, шансе набраться ума-разума – в прямом смысле остались в дураках, пусть и причастных прогрессу. За те семь-девять часов, что мы по-клоунски жонглировали пластмассовой посудой, пялились в газеты с их non-stop праздником зла, мы запросто разменяли океан, три горные системы, прорву больших и малых городов, не счесть рек и озер – так ничего и не поняв и не почувствовав во всем этом умопомрачительном просторе. Если разом укрупнить план, мы, например, не подивились лисице, заглядывающей с мусорного бака в окно паба возле рынка “Боро”, не ахнули от мучительной прелести девушки (на долю секунды “Боинг” ревел десятью километрами выше ее кудрей), зябнущей у городских ворот Сан-Мало с самодельным картонным плакатом в защиту какого-то обреченного зверька. Пока под нами длилось великолепие медленного связного ландшафта, сотканного из мелочей и подробностей, мы, как дошкольники, писали печатными, торжествовали, проникнув наконец-то в тесный, как гроб, нужник, и извинялись на своем убогом иностранном перед старушенцией справа, на которую смачно выдавили то ли майонез, то ли горчицу…

Все это брюзжание в общем и целом верно и применительно к путешествию на автомобиле. Чем нас порадует автобан/хайвэй? Скоростью, исключающей возможность задержаться на чем-либо взглядом? Мельтешением (будь то холмы Звенигорода или Новой Англии) близнецов кислотных расцветок: бензозаправок, “Макдоналдсов”, “Пицца-Хат” и т.п.?

Из таких одиссей не возвратишься “пространства и времени полный”: и то, и другое скомканы, как освежающая салфетка к концу полета. Какой-нибудь дачный поход в соседнюю деревню за молоком или картошкой дает уму и сердцу куда больше, чем поглощение не одушевленных созерцанием пространств.

Понятное дело, я говорю банальности. Полтораста лет назад Толстой писал Тургеневу: “Железная дорога к путешествию то, что бордель к любви – так же удобно, но так же нечеловечески машинально и убийственно однообразно”. И скорей всего, классик тоже не был первооткрывателем подобного взгляда на предмет. Понятное дело, любому здравомыслящему человеку хватит пяти минут, чтобы с веселым негодованием окоротить эти разговорчики в строю – и крыть особенно нечем. И все-таки.

А клоню я к тому, что мне выпала редкая удача: выпасть из броуновского движения будней и два месяца передвигаться “с чувством, с толком, с расстановкой”, как это делалось на протяжении тысячелетий, пока технический прогресс, по существу, упразднив разницу между пассажиром и его чемоданом, исподволь не превратил поступательное повествование путешествия в нынешний дайджест – с его отправлением, транспортным беспамятством и прибытием.

Два месяца в открытом море, однако… Что перво-наперво приходит в голову человеку вроде меня, застигнутому врасплох мыслями о море? “Прощай, свободная стихия…”? Жюльверновский топор, подложенный под компас? “Плавание” Бодлера в переводе Цветаевой? “Не любите, девки, море…”, на худой конец?

А личный опыт? Фантомный вкус морской воды (панацея от ангины), не выдохшийся за полвека, когда меня, мальца, возили по настоянию врача в Туапсе? Или Каспий на Мангышлаке, где шлепал я в закатанных штанах по щиколотку в прибое, один-одинешенек и молоденек, а со стороны моря и заката промахнуло вдруг что-то огромное и белое, как ангел, оказавшееся по моем выходе из столбняка лебедем? Или охи и ахи прибоя, когда шел вполпьяна с каких-то незадачливых амуров уже не упомню где? Вот, кажется, и все. Негусто.

И каким-то я ворочусь из круиза на “Бегущей по волнам” (так свежо названа шхуна)? Стану ходить вразвалку, сипеть в гостях: “Тысяча чертей! Где у вас гальюн”? Рассказывать обомлевшим домашним, что я услышал, сидя в бочке из-под яблок?

И где правильно по морским понятиям наколоть якорь – на груди или на предплечье?

Нервическое зубоскальство.

В одном из лучших русских стихотворений вдохновение сравнивается с парусным судном, готовым к отплытию. И заканчивается стихотворение возгласом “Плывет. Куда ж нам плыть?..” И весело, и чудно, и боязно опробовать это романтическое двухсотлетней давности сравнение наяву и на себе^[1].

2011

Писатель и километраж (2010)

Вообще-то говоря, допущение, что ремесло писателя имеет хотя бы мало-мальское касательство к расстояниям, которые автор покрывает, почти столь же нелепо, --">