Евгений Александрович Зиборов - Любка-санинструктор

выбрались на её густую, наполненную холодной влагой травку, когда слева, не замеченный ими, выкатился, пятясь, танк. Люк на его башне был открыт, и танкист, высунувший голову, увидел бегущих.

Башня быстро развернулась, и орудийный хобот качнулся, целясь своим чёрным зрачком.

- Ложись!

Это крикнула Любка, первой заметившая опасность. Дёрнув Воронова, она упала в траву, увлекая за собой лейтенанта. Гулкий треск, раздавшийся почти рядом, опрокинул на них небо.

Вновь развернув башню, танк начал пятиться. Однако вслед за тем броня его лопнула, с визгом пронеслись обломки рваного металла, и танк замер, выбросив в небо черный султан тяжелого дыма. И не только этот танк, но и другие в эти минуты остановились, запылали, из люков горохом посыпались обожжённые танкисты, и по ним часто-часто били автоматы и пулемёты. Та скоротечная, но ожесточенная схватка, которая произошла в траншее Воронова, тоже сделала свое дело, и теперь солдаты второй линии поворачивали прорвавшегося врага назад.

Но всего этого не знали ни Любка, ни Воронов, ни Валентина. Майор же исчез. Там, где его застиг разрыв снаряда, осталась небольшая, с рваными краями воронка. Остальные лежали без движения, постепенно обращаясь к мысли, что они живы, что над ними серое, хмурое небо, и что на этот раз всё обошлось, а могло быть хуже.

Впрочем, так думала одна Любка. Воронов же сначала думал другое - почему это не его, а майора убило, потом он ужаснулся - почему так мертвенно бледна Валентина, что с ней. Он хотел тронуть её, растормошить, но с удивлением убедился, что не может сделать ни малейшего движения, и от этого застонал. А Валентина, чувствуя удушье и ощущая, как чья-то безжалостная рука сжала её легкие, затухающим сознанием поняла, что ранена в грудь, что у нее пневмоторакс, и если сейчас не наложить на рану повязку, она может задохнуться. И ей было все равно - умрёт она или умрёт лежавший рядом Воронов, чей локоть упёрся в её бедро.

И только Любка, оглохшая, со звенящей болью в голове, соображала, что лежать им здесь нельзя, чего доброго, фрицы откроют огонь или снова пойдут с танками и добьют их, а поэтому надо уходить куда-нибудь в ближайшее укрытие. И еще она обнаружила то, что где-то утеряла санитарную сумку, и перевязку нечем делать, кроме как своей нижней рубахой или даже гимнастёркой.

Придя в себя окончательно, Любка сбросила гимнастёрку, разорвала нижнюю рубаху и, помогая себе острыми зубами, начала перевязывать Воронова. Однако, заметив на груди Валентины кровь, подползла к ней, и плача и приговаривая, туго перетянула ей кровоточащую под самым соском левую грудь. Потом она наложила жгут на руку Воронова и ещё раз осмотрела его, и опять заплакала, потому что от рубахи остались обрывки, а у Воронова осколок пробил навылет правый бок. Тогда она разорвала и гимнастерку, кое-как приладила повязку и осмотрелась. Балка лежала где-то впереди, но тащить двоих Любка не могла, значит, надо было нести их поодиночке.

Когда Любкины руки приподняли Воронова, он скрипнул зубами от боли и только прохрипел:

- Её.

Любка, проклиная всех на свете фашистов, взвалила на свою голую спину беспомощную, теряющую сознание Валентину и потащила её поперек лощины, к балке. Пот заливал Любкины глаза, она задыхалась, в голове неумолчно звенели тоненькие звоночки, но она шла, спотыкаясь и приговаривая:

- Потерпи, потерпи, миленькая, сейчас, родненькая, сейчас, всё будет хорошо.

Оставив Валентину под тёмно-зеленой, со срезанной верхушкой ёлочкой, Любка вернулась опять, не замечая, что по лощине уже бьют миномёты, что пули стелятся низко, над самой травой, срезая влажные былинки и белые ромашки,

Воронова она уже не смогла нести и потому тащила его волоком, оставляя неширокий тёмный след в поникшей траве. И ему она говорила то же, что и Валентине, и даже целовала его в холодные запёкшиеся губы, потому что он стонал от боли, а она очень хотела скорее вынести его с этой проклятой лощины.

А когда из балки поднялись вслед за молоденьким лейтенантом такие же молоденькие бойцы, они остолбенели, удивлённые тем, что увидели.

Под ёлкой лежали раненые офицеры, мужчина и женщина, их непокрытые головы покоились на коленях растрёпанной полуголой рыжей девчонки, которая сама была без сознания и удерживалась сидя лишь потому, что прислонилась

--">