Иван Васильевич Болдин - Страницы жизни

Месяц за месяцем уходил, а войне все еще не видно было конца. Гневом кипел фронт, тревожные письма получали солдаты из дому. И, несмотря на угрозы офицеров, дезертирство усилилось.

К осени наш полк попал на переформировку. Командовал им в то время подполковник Лабунский. Это был помещик средней руки, незлой и неглупый. Он превосходно знал настроения солдат и в это опасное время пытался играть роль демократа. Бывало, зайдет в казарму и непременно скажет:

— Революция революцией, братцы, а воинскую присягу и долг свой не забывайте!

Это была его любимая фраза. Однажды, беседуя с солдатами о событиях в Питере, Лабунский сказал:

— Всякая власть держится на кончике вашего штыка.

— Это верно, — ответил ему Синицын, о котором, как и о Соколове, говорили, что он «в большевиках ходит». — Дело только в том, куда этот кончик повернуть. Мы вот думаем не о вашей, а о своей, народной власти. Ради нее и стоит штыки держать острыми.

Послышались слова одобрения. А подполковник рассеянно посмотрел вокруг и заспешил к выходу:

— Мои уши сейчас ничего не слышали.

— Напрасно, — бросил вдогонку солдат. — Только народная власть! Иначе и быть не может!

Когда дверь казармы закрылась за подполковником, Синицын спросил у солдат:

— Известно ли вам, что сейчас в Питере творится? Нет? Так слушайте. Рабочие, солдаты и матросы хотят сами взять власть в свои руки. Ими руководит Ленин — вождь большевиков. Он стоит за мир и свободу. Чтобы помещиков и фабрикантов долой, землю отдать крестьянам, заводы — рабочим.

Мы слушали как завороженные. Но сомнение тревожило сердце: удастся ли совершить такой переворот? Ведь Россия огромна, а много ли у Ленина сил? Правда, само слово «большевик» рисовало Владимира Ильича гигантом, могучим и бесстрашным богатырем.

Вскоре из части в часть по всему фронту промчалось новое сообщение: в Петрограде и Москве победила социалистическая революция и покатилась лавиной по всей стране.

Это известие несказанно обрадовало нас: наконец-то наступит долгожданный мир, а трудящиеся получат свободу. По примеру других солдат и я явился к Лабунскому с рапортом об отпуске. Командир полка прекрасно понимал, что отпускники назад на фронт уже не вернутся. Однако ссориться с нами он тоже боялся. Подполковник посмотрел на меня, повертел рапорт в руках, подумали отрубил:

— Ладно, поезжай!

Так в декабре 1917 года я возвращался с фронта. Путь был томительно долгий. Немало времени прошло, пока поезд миновал Тифлис, Баку, Ростов-на-Дону, Харьков. И везде, на всех станциях и полустанках, только и слышно было: революция, Ленин, большевики; земля — крестьянам, заводы — рабочим; свобода, мир.

Но вот и Высокое. Радостная встреча с родными и близкими. Отец смерил меня взглядом с головы до ног, похлопал шершавой ладонью по плечу, словно пробуя мою силу, и сказал:

— Ну как, солдат, отвоевался? Ладный-то какой стал! А постаревшая мать, вглядываясь в мое лицо, добавила: — Морщинки к глазам только зря подпустил. Рановато. — Это, маманя, но беда. Главное, была бы голова цела. Да и где это вы видели, чтобы война человека красила?

— Тут ты прав, — согласился отец, — такого никто еще не видел.

Я слушал и удивлялся. Никогда отец не был таким разговорчивым. Его точно подменили.

Прослышали в деревне, что с фронта вернулся солдат, и повалили к нам гости. Всем хочется знать, какие новости привез, правда ли, что народная власть навсегда пришла. Односельчане наперебой задавали вопросы, а я едва успевал отвечать на них.

События в стране нарастали с неимоверной быстротой. Укрепляя новый революционный строй, партия вела ожесточенную борьбу с внутренними и внешними врагами молодой республики Советов. Медленно, но неуклонно всюду пробивались ростки нового. Во всем ощущалось, что к власти пришел настоящий хозяин — народ. Это новое на каждом шагу встречалось и в нашем Высоком.

Не успел я еще прийти в себя после фронтовой жизни, как по деревне пронеслась весть: через несколько дней в Инсаре должен состояться первый съезд Советов. Вскоре оттуда приехал представитель.

На небольшую площадь, куда деревенские зазывалы с колотушками приглашали людей, шли мал и стар. Никогда еще Высокое не видело такого многолюдного схода.

Инсарский гость поднялся на широкую скамейку: