Пабло Симонетти (Неизвестный автор) - Граница дозволенного

райские моменты, когда Эсекьель заливался отрывистым смехом, время словно замирало и верилось, что идиллия будет вечной. Тогда я отрезвляю себя воспоминаниями о том, как он отказался от меня, улетев на Кубу, и о том зове судьбы, который я почувствовала после разговора в супермаркете. Так я спасаюсь от ненужного самокопания, от постоянных терзаний и размышлений о том, стоило или не стоило остаться с ним.

Мне не составило большого труда уговорить Роке на прогулку в лощину — заманила обещанием взять рюкзак со всякой снедью для пикника. Едва шагнув на тропинку, он начинает жаловаться на паутину, и я вызываюсь идти впереди. С подъемом у него проблем нет, а мне несложно разрывать череду невидимых преград перед лицом, перед грудью, перед коленями. Вот и наше расставание с Эсекьелем тоже было чередой бесплотных барьеров, ведущих меня к финишу. И происходящие со мной перемены тоже. Пока мы поднимаемся, небо заволакивает все плотнее, тучи теснятся между холмами. Но пока не холодно. С моря налетает порывистый ветер, качает деревья и треплет мне волосы. Так странно идти здесь с кем-то, кроме Эсекьеля, слышать шаги за спиной. Но я все равно принимаюсь болтать обо всем, что придет на ум, стараясь не упоминать Эсекьеля и избегать слов «мы» и «наше» применительно к домашним делам. Во мне просыпается натуралист, и я комментирую каждое попадающееся мне на глаза интересное дерево, каждую мелькающую в ветвях или подающую голос птицу. Увидев дятла с ярко-алой короной, Роке застывает в изумлении. Я надеюсь, что когда-нибудь он разделит мою любовь к этим холмам. Рассказываю про орликов, про лис, про ястребов — на каждого лесного знакомца найдется забавная история.

— Ты, часом, не родственница Дарвина?

Я оскорбленно оборачиваюсь, уперев руки в бока, но заражаюсь его улыбкой, и мы оба хохочем.

— А ведь Дарвин бывал здесь, в Чили. Ты знал? — спрашиваю я, отсмеявшись. — Недалеко отсюда, к югу, на холме Ла-Кампана. Говорят, оттуда в ясный день видны горы и море…

— Амелия… — перебивает он умильным голосом. — Это я продюсировал тот фильм, из которого ты об этом узнала.

— Серьезно? И он у тебя есть? Я давно хочу снова посмотреть. А кто вам помогал с исследованиями?

— Не знаю, какой-то чилийский родственник Дарвина. Его по телику будут повторять. Кажется, в следующем феврале двухсотлетие со дня рождения.

Подколки Роке меня не смущают, и я как ни в чем не бывало болтаю всю дорогу до распластанного валуна. Химанго, рассевшиеся на ветках, поднимаются в небо, на этот раз с воинственным кличем. Эхо отражается от деревьев, чьи кроны сейчас словно огромные колокола, на которых играет ветер. Роке окидывает поляну оценивающим взглядом, будто присматривая натуру для съемок. Я расстилаю на камне одеяло из рюкзака и зову Роке присесть рядом.

— Перед тем как приступить к пикнику… — Я недвусмысленно намекаю на свои желания французским поцелуем.

— Здесь?

— А кто хотел заняться сексом «на пленэре»? — передразниваю я.

Роке гладит мое колено, оглядываясь, не затаились ли в кустах ненужные свидетели.

— Вдруг кто-нибудь увидит?

— Ни разу здесь никого не встречала.

— А стервятники нас не заклюют?

Мы хихикаем, словно проказничающие дети. Подхватив сильной ладонью под затылок, Роке укладывает меня спиной на валун.

— Они будут нас охранять, — отвечаю я.

Открыв глаза в самый разгар поцелуя, я упираюсь взглядом в лицо Роке, а потом в свод, образованный ветвями. Прошу Роке раздеться. Хочу видеть его обнаженным. Сама я тоже скидываю одежду, распаленная предвкушением. Ладони Роке путешествуют по моему телу, изучая меня вдоль и поперек, его орудие наполняется силой. Он входит в меня, пытаясь проникнуть как можно глубже, движется, исследует, и наслаждение легкой дрожью пробегает по моим ногам до кончиков пальцев. Сорвавшийся с губ стон эхом разносится по лесу. Я извиваюсь, будто силясь вырваться, но Роке своим копьем пригвождает меня к валуну. Во мне все бурлит под его напором — мы сливаемся с природой, говорю я себе, тут нам и место. Я отдаюсь его разгоряченному телу, кричу без стеснения в этих зарослях, которые считаю своими, забываю обо всем на свете. Меня сотрясает дрожь наслаждения, меня покидают силы, и голова на изнемогающей шее запрокидывается. Там, на тропинке, я словно вижу Эсекьеля — в футболке, шортах и шлепанцах, — он в оцепенении слушает рвущийся из моей груди крик наслаждения.

Рунге и --">