Ольга Петровна Клюкина - Визажистка

— Снова недостача, что ли?

— Да нет, Вер, я, кажись, наоборот, теперь лишку, через край хватила. Так высоко закинула, что — о-го-го! Кстати, я тут на всякий случай огурчиков прихватила соленых, колбасы и половину батона — у тебя ведь небось в этом бардаке с утра и куска хлеба не найдешь. С голоду тут лежишь пухнешь, думаю, вот потому и притихла.

— Точно, — еще раз удивилась Вера догадливости соседки. — Ой, спасибо…

— Ничего, главное, Вер, сначала посуду найти — кастрюли, ложки, чашки, а остальное как-нибудь приложится. В каком, говоришь, ящике? Не помнишь? Могла бы фломастером подписать. То ты у нас вроде как ученая чересчур, а когда надо, крестика на ящике поставить не можешь. Чудная ты, Вер, все же, как я погляжу, — заворчала Ленка, открывая один за другим картонные ящики из-под конфет, печенья и водки, которые Антошка приносил для переезда пустыми из ближайшего продуктового магазина, а потом непременно покупал у добренькой продавщицы свои любимые леденцы на палочке.

Ленка Калашникова сегодня с утра тоже была не в форме: ненакрашенная, одетая в теплый фланелевый халат и сильно потертые шлепанцы на босу ногу.

Обычно Вера видела соседку в более цивильном виде, и теперь невольно удивилась природной неказистости этой полной тридцатипятилетней женщины: ее большим, выпирающим из выреза халата грудям и бесцветным ресницам на бледном, несколько конопатом лице.

— Эх, страхолюдина! — сама себя оценила Ленка, остановившись перед зеркалом, кое-как прислоненным к стене, и слегка вертя перед ним своим объемным задом. — М-да-а-а, прямо скажем — не Клавка Шифер. Ну, ничего, мы к вечеру в парикмахерской на своей крыше такого шифера положим и так заштукатуримся, что любой закачается. Я забыла, ты, что ли, училась на парикмахершу? Или это не ты, Вер, рассказывала?

— На курсы ходила, два или три месяца. Где твой батон? — отозвалась Вера, открывая ящик, в котором оказались ножи и вилки, а также чашки и заварочный чайник.

— А на какой фиг тебе курсы? Ты же у нас училка вроде? Историчка?

Ленка все еще стояла перед зеркалом: теперь она распахнула на груди халат в виде декольте, что есть силы поджала живот, томно вздыхала и закатывала глаза.

— Ну, Павлуша, берегись! Бери меня всю — я твоя! — проговорила она многозначительно, обращаясь к кому-то в зеркале.

— Да тетя у меня в центре квалификации работает, где курсы всякие — и компьютерные, и парикмахерские, и даже плетения из лозы. Ты, случайно, не хочешь плетению научиться? Могу с ней поговорить. Зато я теперь Антошку сама подстригаю.

— У меня на всякое плетение все равно терпежа никакого нет, — хохотнула Ленка и потянулась к бутылкам, не дожидаясь, когда Вера закончит приготовление бутербродов. — Ты что будешь: водку или вино?

— Вино, наверное. Да я не очень-то хочу утром…

— Утро вечера мудренее, а вечером мы тебе уже что-нибудь другое нальем. И как ты только, Вер, можешь эту краску пить? Потому ты у нас и худая такая, что беленькую не признаешь.

— Да это же сухое вино! Хорошее!

— Марганцовка. Для больных — кишки полоскать, — заявила Ленка авторитетно. — Ну что, махнем? За новую жизнь, новоселье и все такое прочее.

— А, ладно, махнем.

С Ленкой Калашниковой Вера познакомилась случайно, когда та возле школы торговала на лотке канцтоварами, то и дело зубоскаля со старшеклассниками, а в обеденный перерыв обменивая у них же пирожки на шариковые ручки.

Но так получилось, что именно Ленка в августе первой узнала про Верино сокращение из школы. Когда ей вдруг сообщили, что, мол, глубоко сожалеем, Вера Михайловна, но часы сокращаются, и, вроде того, вы должны понять, что мы не можем просить об уходе Абрама Семеновича, заслуженного историка, но в то же время высоко ценим ваши способности и не теряем надежды… И так далее, что-то в этом же роде — журчащим и равнодушным потоком слов.

Вера спокойно, не дрогнув, вышла в тот день из школы, весело поприветствовала двух попавшихся навстречу учеников из своего класса, а потом остановилась у лотка с тетрадками, повернулась к главному входу спиной и не выдержала — всхлипнула, разревелась. И мало того — начала зачем-то рассказывать незнакомой круглолицей продавщице про все свои напасти, которые вдруг словно намертво сцепились в один клубок.