Валерий Александрович Грушницкий - Удовольствие есть наказание

помочь. И даже такой маленький шаг уже делает что‑то во всём мире депрессии. Но, естественно, этого недостаточно. Многие начнут считать, что это – уже излечение. Нет. Это – шаг к исцелению. И с каждым шагом, казалось бы, несбыточная мечта уже превращается в явь. Главное, после начатого не опускать руки. И вот на этих опущенных вниз губках восселяется надежда. Надежда на то, что человечество исправится, и будут такие же светлые и непорочные люди, как Элис. И это обязательно будет. По крайней мере, так казалось Лине. А если уж ей так казалось, то это должно непременно случиться. И тут Элис заметила того самого истукана, из‑за которого она и была вынуждена прийти сюда. По его взгляду сразу стало ясно, что от былого Клааса ничего не осталось. И ей сразу же стало его очень жаль. Он теперь не был красив, скорее походил на мышь, чем на человека.

И Элис точно знала, что это именно он породил детей "Идиота", которые стали писать по одному образу и подобию. Жалко было. Ведь даже самый глупый человек до сих пор ходит на свете и веселится. А этот дурак сидит на скамейке, нарезает швейцарский сыр и поедает его, словно белая мышь. Она подошла к Клаасу и присела к нему на скамью. Знаете такое ощущение, когда люди умиляются маленьким несмышлёным детям?

Вот так себя чувствовала и Элис.

Клаас совершенно на неё не обратил внимания.

Видно было, что он пережил за последние девять месяцев, ведь даже сейчас он был не в силах даже посмотреть на неё. Элис простила. Она поближе прижалась к нему и не хотела его отпускать. Не сейчас. Никогда. В темноте послышались чьи‑то шаги, и к скверу вышли три тёмные фигуры. Самой крайней справа оказалась Тася. Она была в робе для рожениц. А на руках у неё висел ошмёток из костей и плоти, из крови и желчи. На её лице виднелась очень странная, будто бы даже безумная, улыбка.

Она покачивала "ребёнка", будто старалась его убаюкать. Из глаз начали идти перманентные слёзы. Из милой девочки она превратилась в сумасшедшего арлекина, который только что разве не смеялся. Она была совершенно немой, как и вся эта сцена появления трёх незнакомцев. То, что Тася считала ребёнком, очень точно было описано Киреловым, поэтому не буду повторяться. На это зрелище никому не хотелось смотреть, поэтому все старались отвести глаза левее, но они отводили глаза слишком влево, поэтому и видели только то, что находилось на левом краю. Самым крайним человеком слева был самый артистичный, поэтичный и энергичный член своеобразной группы больных.

Это был Кирелов. Такая же тёмная фигура, как и сама ночь, высунулась из тьмы. Лицо его было безэмоционально. Он лишь с надеждой посмотрел на Элис и чем‑то пошуршал в правом кармане своего чёрного балахона. Это уже должно было насторожить. Волосы под дождём намокли и опустились гораздо ниже ушей. Кепка всё так же защищала середину головы. Грозным и холодным взглядом он осмотрел всех участников комедии и отвёл глаза к небу. С минуту где‑то он так простоял и опять посмотрел на Элис.

Ей показалось, что губы Кирелова начали неестественно дрожать, выговаривая молитву. Хотя, возможно, он сделал заговор какой‑то, прям как чернокнижник. Впрочем, эта мысль сразу же показалась Элис тупой и несостоятельной из‑за качества её доказательной базы. Но ужаснее было то существо, которое стояло посередине этой троицы. Сначала издался гулкий смешок, а потом смех с явно очень высоким голосом. Носитель голоса, напевая строчки "Tell the world, I'm alive, Tell the world, I'm survive…", начал выплывать из тьмы. Это был сохранивший идеально своё лицо Роджер Валентайн по прозвищу "Рельса". И тут стало понятно, что всё было подстроено этим зазнавшимся пронырой. И пропажа тела из морга, и искусственная кровь, и друг, соорудивший грим – всё пошло на руку Роджеру.

Его план и заключался в том, чтобы заставить Элис страдать от его утраты. Но вся гениальность пошла насмарку, ибо, казалось, Элис никого из них двоих не любила. Клааса она жалела, а Роджера ненавидела.

Глаза её наполнились гневом, а тот расставил руки, как Иисус Христос, и начал безудержно смеяться своим писклявым голоском, который услышали бы даже в здании больницы, если бы оно было открыто.

Элис с каждым шагом подходила всё ближе к Роджеру, заставив одну руку за спину, дабы поддерживать саму себя. Он же уже был готов сказать нечто такое, что должно было её вернуть.

– Меня не купить, но можно украсть за миг. Ни к чему одному, но для двух бесценно. Что я? – тихо сказал своим голосом, --">