Татьяна Бочарова - Возьми меня с собой

Это хорошо. — Голос у нее был ровным и монотонным, как нельзя более соответствующим внешности, и говорила она со странной интонацией, по нескольку раз повторяя слова, точно гипнотизируя.

Анна чиркнула зажигалкой и закурила, отворачиваясь от ветра. Женщина-монашка выкинула окурок с балкона и протиснулась между Анной и Лерой.

— Курите, девочки, не буду вам мешать.

— Да брось, Наташка. — Анна пожала плечами, с наслаждением делая глубокие затяжки, что выдавало в ней заядлую курильщицу, с трудом дожидающуюся очередной сигареты. — Постой с нами. Ты не мешаешь.

— Пойду, — возразила Наташка, — дел полно. Я еще не переоделась даже.

Она бесшумно скрылась за дверью.

— Какая странная, — тихо сказала Лера. — Похожа на монахиню, правда?

— Правда, — захохотала Анна, — она у нас и есть Наташка-монашка. Так и зовут ее.

— Кем она работает?

— Она? Старшая медсестра. Между прочим, отличная сестра, таких поискать. Она тебе не понравилась?

— Ну, почему так сразу — не понравилась? — смутилась Лера.

Она никак не могла привыкнуть к манере Анны говорить все в лоб, прямолинейно. Однако в глубине души Лера чувствовала, что Анна права — Наталья действительно вызвала у нее неприязнь.

— Я просто так спросила, из интереса, — объяснила она Анне.

— Да брось, — спокойно проговорила та, — она всем сначала не нравится. Все думают, что она того. — Анна повертела пальцем у виска. — А потом привыкают. Она добрая, славная, работу любит фанатично. В больнице сто лет, днюет и ночует здесь. Семьи-то у нее нет, одна.

— Почему одна?

— Черт ее разберет! — Анна жадно докурила сигарету и тут же полезла за новой. — А ты что ж? — спохватилась она, глядя на Леру. — Угощайся, — она протянула Лере пачку.

Та взяла сигарету, нехотя зажгла. К куреву она относилась равнодушно, курила так, за компанию.

— Что-то ты кислая, — изрекла Анна, наблюдая за вялыми Лериными движениями. — Такая куколка, а глаза, того и гляди, потекут. С чего бы это?

— Глупости, — обиделась Лера. — Вовсе я не кислая и реветь не собираюсь.

— Ну ладно, ладно, — примирительно произнесла Анна. — Не лезь в бутылку. Просто мне показалось, что ты чем-то расстроена. Извини, если ошиблась.

— Не ошиблась, — тихо проговорила Лера. — Дочку я в садике оставила. В первый раз.

— Сколько дочке?

— Пять, скоро шесть.

— У! — присвистнула Анна. — Здоровая, в школу уже пора. Чего волноваться, не малышка же?

— Для меня малышка. — Лера опустила голову.

Никому она не рассказывала о своей жизни и о том, что случилось с ней за последние полгода, ни одной живой душе, кроме заведующей детсадом, Веры Васильевны. И не собиралась рассказывать. До этого момента. Но сейчас вдруг Лера почувствовала, что не может больше молчать, копить в себе боль и обиду, гнев и отчаяние.

— Для меня малышка, — повторила она и сломала недокуренную сигарету. — Я из-за нее не работала все эти годы. Семимесячная она у меня родилась, болела долго.

…Машка родилась, когда Лера оканчивала последний курс мединститута. Девушку забрали в больницу прямо с экзамена, до срока, поставленного врачами, оставалось ровно два месяца.

Дочку Лера увидела лишь через три недели — все это время та лежала в кювете для недоношенных, и прогнозы были самые неблагоприятные. Чудом выжившего ребенка выписали наконец домой, и тут начался настоящий ад: аллергия шла за диспепсией, а за ними — бесконечные простуды.

Уколы, таблетки, ночные вызовы «скорой», больницы, где приходилось спать буквально на полу и мыть палаты, чтобы разрешили остаться с дочкой. За несколько месяцев Лера из очаровательной, розовой пампушечки превратилась в сухой, бесцветный скелет. Врачи, глядя на нее, разводили руками: мол, чего вы хотите, у ребенка глубокая недоношенность плюс стафилококк.

Госэкзамены молодая мама кое-как ухитрилась сдать, а о работе пришлось и думать забыть. Машка занимала всю Лерину жизнь без остатка. Кормления, укрепляющие ванны, массаж, прогулки по три часа в любую погоду — все это выполнялось неукоснительно и методично, строго следуя рекомендациям врачей, и не было такой силы в мире, которая заставила бы Леру отступиться, хотя бы на малую толику нарушить режим, пропустить какую-нибудь процедуру.

К трем годам Машка окрепла настолько, что почти сравнялась со сверстниками. О страшных болезнях прошедшего периода напоминали лишь худоба и --">