(Леди Феникс) - Фрагменты (СИ)

лобовое стекло. В салоне душно — от наглухо закрытых дверей, обогрева на полную мощность, искрящего в добрые двести двадцать повисшего напряжения. Душно, но Рита все равно дрожит — от остаточного холода, въевшегося еще на глубине при погружении; от глубоко забитого страха; от чувства вины, подтачивающего изнутри болезненно-едко — и Кот без лишних слов знает все это.

Знает, но не говорит ничего — не нужно, ни к чему, незачем. Только не-отпускать — прижимать ее к себе, промерзшую насквозь, не отошедшую еще от шока, на грани тихих слез и виноватой горячечной злости, не отпускать ни за что на свете: страх все еще горло сжимает стальными когтями и под ребрами проносится ледяным сквозняком от одной только мысли — они могли не успеть. И Кот почти ненавидит себя сейчас — за то, что повелся на этих наглых артистичных девок, за то, что недосмотрел, за то, что не уберег — ржавчиной разъедает изнутри мутное осознание вины.

— Кот…

Багира ладонями упирается ему в каменно напряженную грудь, и в этом обращении позывным, и в этом жесте — не злом, протестующем, но уверенном — попытка остановить, отрезвить, напомнить — «господи, что мы творим?» и «нельзя».

— Тшш, — почти выдыхает Кот в растрепанные, от стаявшего снега чуть влажные волосы; упрямо тянет ее к себе, обнимая отчаянно-бережно. — Не надо, Багир.

Ничего не говорить.

Между ними всегда было критически много теплоты — взрыв под давлением обстоятельств оказывается неминуем.

— Спасибо, что не ушел.

Рита стоит у окна — тонкий шелк халата стекает по плавным линиям тела морскими волнами; за окном снег идет непрерывной стеной, а на столе мятным паром исходит чай.

Ионов со спины подходит почти бесшумно; только широкая улыбка чувствуется совсем как у Чеширского кота. Молча обнимает, смыкая руки на талии и щекой касаясь легких волос, пахнущих отчего-то томительно-свежо зимой и мятой.

Пронзительно-тихая нежность под ребрами разливается долгожданным покоем.

Он остается.

На сегодня. На завтра.

Навсегда.

--">