Маргарет Уэй - Когда цветет пустыня

чувствовал, что теряет способность соображать. Ему не было еще и пятидесяти, но он вел трудную и опасную жизнь. И годы брали свое. Сломанные ребра и старое ранение в бедро во Вьетнаме все еще причиняли ему боль. Особенно когда приходилось много времени проводить в седле. А усталый человек становился легкой добычей.

Стояла абсолютная тишина. Кроваво-красные дюны были похожи на застывшие морские волны. Острые сухие стебли спинификса напоминали копья аборигенов. Ничто не указывало на присутствие верблюда. Но даже если он и затаился среди дюн, наблюдая за путниками, его темно-коричневая шерсть была прекрасной маскировкой. Он мог все это время спокойно стоять в зарослях пустынной акации, укрытый ее колючими ветвями. Макфэрлину иногда казалось, что у них с Психом свои счеты. Ему казалось, что Псих выбрал своей следующей жертвой именно его. Странное, непонятное чувство.

Бешеное животное появилось внезапно. Стремительно, с угрожающей скоростью, верблюд несся прямо на Макфэрлина. Огромный горб ни на секунду не замедлял бега разъяренного животного, готового уничтожить все на своем пути. В неподвижном воздухе пустыни топот оглушил скотоводов.

Макфэрлин поздно заметил его. Волосы на его затылке приподнялись одновременно с испуганным ржанием кобылы, почуявшей опасность. Макфэрлин моментально схватился за поводья, пришпорил лошадь, но та уже обезумела от страха. Поднявшись на задние ноги, кобыла сбросила Макфэрлина на раскаленную, выжженную солнцем землю.

В глазах Люка застыл ужас. Крик застрял в горле. На долю секунды он словно окаменел, но в следующее мгновение уже полностью овладел собой. Ему и в голову не пришло спасаться бегством. Он знал, что не имеет права на ошибку. Времени хватит только на один выстрел. Всего один решающий выстрел.

Не отрывая глаз от верблюда, Люк положил палец на курок. Огромный лохматый самец с налитыми кровью глазами несся прямо на них. Люк чувствовал его запах.

Выстрел нарушил мертвую тишину пустыни. Огромная туша рухнула на передние ноги, потом тяжело упала на бок, подняв тучи песка.

Люк соскочил с лошади и бросился к Макфэрлину. Минуту назад подросток полностью владел собой, теперь же его трясло. Взволнованный, он опустился на колени:

— Мистер Макфэрлин!

От этого мужчины, лежащего на песке, зависели каждая женщина, каждый ребенок на ранчо. Люку стало страшно.

Макфэрлин лежал на песке, скорчившись от невыносимой боли. Черные волосы и смуглая кожа были покрыты темно-красной пылью. Серая смятая шляпа валялась неподалеку. С трудом набрав в грудь воздуха, мужчина прошептал:

— Со мной все в порядке, сынок. Не волнуйся. Это был превосходный выстрел.

Люк кивнул, поправляя съехавшую назад шляпу.

— Еще чуть-чуть, и он напал бы на вас. — Его голос был похож на всхлип.

— Нет. Ведь ты был со мной. Я горжусь тобой, сынок. Ты — настоящий мужчина. — Макфэрлин сел на песке и потянулся за шляпой. Надев ее, он позволил мальчику помочь ему подняться на ноги. — Ты спас мне жизнь, — взволнованным голосом произнес Макфэрлин. Его рука опиралась на плечо подростка. — Ты не потерял мужества перед лицом опасности. Я никогда не забуду этого. Клянусь.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

К тому времени, как они загнали всех лошадей, каждая морщинка на лице Люка впитала красно-коричневую пыль. После жаркого дня, проведенного в седле в поездке через пустыню, Люк отчаянно нуждался в душе и холодном пиве. Ему еще предстоял ужин и партия в шахматы с Майором.

Когда-то Эйтол Макфэрлин был лучшим из мужчин — самым сильным и самым смелым. У него было сердце льва. Теперь же он угасал буквально на глазах. Это расстраивало Люка. После смерти родителей у него остался только Эйтол. Он всем был обязан Майору — так называли Эйтола на ранчо. Это прозвище закрепилось за ним со времен службы во Вьетнаме. Теперь это был не только титул, но и дань уважения. Сам он никогда себя так не называл. Для Эйтола Макфэрлина такие вещи не имели большого значения. Он вообще никогда не рассказывал о своей службе в армии. Постоянная боль в ноге от раны, полученной во Вьетнаме, объясняла нежелание вспоминать прошлое. Люк как-то пытался расспросить о ране, но Майор только отмахнулся. Ни разу никто из близких не слышал и слова жалобы от Майора. Казалось, единственное, что его беспокоило, — это: «Когда Сторм вернется домой?»

Люк знал, что даже мучительная боль от боевых ранений не могла сравниться с --">