Лика Семенова - Невольница: его проклятие

толчком.

Ларисс ждал меня на парковке. Молчал, лишь сосредоточенно вглядывался в мое лицо.

— Проверь, но не выпускай, — я обнял брата, хоть все равно еще не простил его, даже теперь.

Ларисс хлопнул меня по спине, разжал объятья и направился к корвету. Звон его каблуков разрезал гулкую тишину парковки. Он подошел, открыл дверцу, заглядывая в черное нутро, и я все еще опасался, что он увидел пустоту.

Глава 2

Дверь щелкнула, как выстрел, и начала подниматься. Я скорчилась на полу, забилась в угол, отчаянно надеясь, что меня не заметят. В зияющем, истекающем светом проеме появился темный силуэт управляющего, будто вырезанный из черной бумаги. Я узнаю его даже по силуэту. Мерзкую змею, сладкоречивого гада. Я вздохнула с облегчением, понимая, что не различаю сейчас его лица, но боялась, что он заговорит, и я влипну в клейкие омерзительные тенета лживых слов. Меня вывернет: теперь я не способна их воспринимать — это хуже побоев. К счастью, он молчал. Лишь сделал знак сопровождающим меня солдатам покинуть корвет. Имперцы вышли, и дверь вернулась на место, погружая меня в темноту.

Тьма оглушала и ослепляла, сводила с ума. Тьма — простор для мыслей, яд для трепещущего сердца. Тьма оставляла меня наедине с собой, повергала в кошмары. Тьма заползала в душу, как ядовитый туман Котлована, разливалась зловонными парами, которые, к сожалению, оказались не в силах меня убить. Я все еще была под наркозом шока. Темнота отрезала от реальности, и я не осознавала ее. Хотелось лишь потрясти головой, сильно, до головокружения, открыть глаза и оказаться в безопасности. Утереть мокрое от испарины лицо и понять, что все — дурной сон. Нет стальных стен — все это оковы воспаленного разума. Но что-то отвратительно нашептывало, что лишь теперь я проснулась и окунулась в реальность. Котлован — такой же мутный морок, как и окружающий его туман. Нереальны все: Доброволец, Санилла… и даже Гектор.

Теперь стало особенно невыносимо.

Я встала на колени и колотила ладонями в стену, цепь билась о металл, издавая оглушающий стук, звенела, утяжеляла руки. Не знаю, зачем я это делала. Я билась, до разливающейся боли, до онемения, но преграда оставалась на месте, а боль все равно не отвлекала от мыслей. Она существовала параллельно. Я забилась в угол, обхватила колени ледяными руками. Дверь вновь щелкнула и с гулким металлическим отзвуком поехала вверх, впуская лучи прожекторов. На фоне светлого пятна, почти ослепнув от контраста света и тьмы, я видела лишь мутные силуэты. Меня схватили за руки, вытащили на свет. Хотелось кричать, но из пересохшего горла не вырывалось ни звука. Я билась, стараясь освободиться, будто не понимала, что это бесполезно, но слышала лишь звон цепей. Меня волокли как труп, как груз. Цепь лязгала по каменному полу, издавая отвратительный скрежет. Ноги бились о ступени лестниц. Меня втащили в просторную залу и швырнули на мраморный пол, к затянутым в черные сапоги ногам.

Я оперлась на руку и с трудом села на бок, лишь бы не оказаться на коленях. Он не увидит меня на коленях. Взгляд не поднимала, но тут же почувствовала на лице привычную хватку. Де Во заставил поднять голову и долго молча смотрел мне в глаза. Безумие плескалось в расширенных зрачках. Казалось, медовая радужка пылала изнутри. С каждым мгновением я ожидала удара. Хлесткого, как пуля, пробирающего до онемения на коже. О… я помню эти отменные удары.

Ожидание превратилось в отдельную пытку. Нервы так напряглись, что время от времени я вздрагивала всем телом, когда казалось, что вот он — удар. Но наказание, уже почти долгожданное, не наступало. Де Во все еще вглядывался в мое лицо, будто пытался вызнать нечто важное и сокровенное. Тайное, тщательно укрытое. Его пальцы сжимали, как тиски.

Неожиданно он разжал хватку и отстранился:

— Боишься меня?

Я опустила голову и молчала. Боюсь? Нет… это неверное слово. Страха нет, я даже готова. Это обреченность. Холодная, тягучая, липкая обреченность. Такая, в которой порой находишь извращенное удовольствие фаталиста. Она хуже страха, потому что лишает даже инстинктов.

Де Во вновь заставил поднять голову:

— Ну же? Говори. Не думаю, что эти ублюдки отрезали тебе язык.

Я даже усмехнулась, но слова вырвались прежде, чем я успела их обдумать:

— Если бы это было так, я была бы избавлена от необходимости тебе отвечать.

Эта глупость на долю мгновения принесла азартное удовлетворение. --">