Алёна Цветкова - Мыловарня леди Мэри

Ирка, - а то ведь холодно уже. Помрет еще, тебе потом господин барон голову открутит. Матушка так и делала, за ногу к кровати привяжет и на целый день по своим делам. А то б до восьмнадцати лет не дожила бы эта убогая...

- Не собака ж она, на привязи-то сидеть, - вздохнула Васка и повела через открытые настежь, несмотря на холод, тяжелые дубовые двери монастыря, - дитё несчастное...

- Да, уж как же! - Ирка все ворчала и не могла успокоиться, - что ж несчастная? Сейчас вон замуж за барона выйдет и заживет припеваючи. Лекарь сказал, детям болезнь-то не передается, так что деток нарожает, и все хорошо будет.

Я не поняла... они про меня что ли?!

Васка вела меня в неизвестном направлении вглубь здания, беспрестанно причитая, обнимая и кутая в грязное лоскутное одеяло, которым я укрывалась на крыльце. Я пыталась стянуть с себя вонючую тряпку, но не получалось. Руки не слушались и только едва заметно трепыхались вдоль тела. Я пыталась остановиться, но ноги шли сами. Пыталась закричать, но не могла разомкнуть челюсти. Все тело скручивало болью, и все было таким зыбким... как будто бы не настоящим. Больше всего хотелось упасть и исчезнуть. Все, что происходит сейчас, не может быть правдой. И только объятия Васки удерживали меня в сознании... мне хотелось увидеть ее лицо. Больше всего на свете.

Шли мы медленно, Васка сильно хромала и беспрестанно кряхтела, было видно, что передвигаться ей тяжело.

А я никак не могла поверить в то, что все реально. Слишком сильно это было похоже на затянувшийся ночной кошмар, который продолжается, стоит тебе закрыть глаза.

- Ну, вот и пришли, - Васка, скрипнув тяжелой дверью, завела меня в каменную комнату. Здесь было ничуть не теплее, чем на крыльце и усадила на кровать. - Ох, Маруся, как же ты выросла. Вот папенька-то обрадуется. А через недельку он за тобой приедет, заберет тебя из монастыря. И поедешь ты домой, деточка, замуж выходить. Хорошую партию тебе папенька устроил. Соседа нашего сын. Ты его уж, наверное, и не помнишь? А вы же играли вместе, пока ты, деточка не заболела. А меня папенька твой отправил присматривать за тобой. Уж так я его просила, умоляла все эти годы позволить в монастыре с тобой жить. Да матушка отказывала. Говорила, что пагубна излишняя забота, Господь не велел.

А я, наконец-то, смогла стянуть с головы одеяло, мельком оглядела комнату, или скорее келью. Узкий каменный мешок с низкой деревянной кроватью и сундуком. Бойница-окно, в которое скудно просачивался свет с улицы, наполовину заткнутое тряпьем, чтоб сильно не дуло. Лучина с обгоревшим кончиком, вставленная в щепку возле проема в каменной стене, занавешенного грубой тканью, заменяющей дверь. И сырость. Вездесущая сырость, от которой все углы покрылись пушистыми пятнами противной черной плесени... и я чувствовала стылую влагу грязной и пропахшей застарелым потом постели... да, я бы тоже лучше спала на крыльце, чем на этом...

Я посмотрела на Васку, говорившую голосом моей мамы. Лица снова не было видно, только тощий зад, склонившейся над огромным, громоздким деревянным сундуком, старухи в длинном, до пола, темно-коричневом платье из довольно грубой материи. На голове серый от множества стирок платок, на поясе грязный фартук... все тоже явно непервой свежести, не новое и неопрятное...

- Ма...ма... - выдавила я из себя, - ма-ма...

Челюсти так до сих пор и не отошли. Вообще, все тело ощущалось каким-то чужим и непослушным, как будто бы я отсидела его целиком. И теперь мурашки больно бегали по всем мышцам сведенным судорогой.

Васка, энергично перебиравшая какие-то тряпки при звуке моего голоса замерла. А потом медленно поднялась и, наконец-то, повернулась. И, конечно же, это была не она. Не моя мама. Глупо было надеяться.

Я как будто бы снова потеряла ее. Стало так больно, слезы хлынули, размывая реальность. Но Васка все поняла по-другому.

- Ма-аруся, - резко прижала она руку к сердцу,- Марусенька... ты помнишь? Помнишь меня, маму-Васку?

Она кинулась ко мне, повалилась на колени, обхватывая за талию и разрыдалась.

И я не нашла сил сказать, что приняла ее за другого человека. Просто подняла руку и положила на спину старухе. Хотела погладить, но руки еще не отошли от онемения и не подчинялись моим желаниям.

А Васка плакала и благодарила Бога за чудесное исцеление любимой

--">