Виктория Крэйн - Апокалипсис

жрецы, уже не могли никого улестить: слишком поздно.

Я смотрела вниз, но ничего не видела: все застилали клубы грязного, темного, маслянистого дыма, сквозь который вырывались багряные языки пламени гигантских пожаров. Мы плыли по воздуху вперед, туда, где когда-то высились гордые горные пики, а теперь бурлило море из лавы и пепла.

Я обернулась. «Туча» с молниями свернула в сторону и понеслась куда-то, подгоняемая горячим ветром. Неожиданно она остановилась и зависла над каким-то местом, из нее вниз начали бить молнии — синие, белые, красные. Я зажмурилась. Меня ударило болью из того места, где разверзлись врата Ада. Я почувствовала, как миллионы душ оставили свои тела в муках. Предсмертные крики и стоны отдавались во мне, проникая до костей, вгрызаясь в каждую клеточку моего тела, разрывая меня на атомы. Я пропустила через себя каждую страдающую душу по отдельности и все вместе одновременно.

Я застонала. Голова раскалывалась. Я не могла вытерпеть это. Господи, да что же это такое? Помогите мне кто-нибудь!!! Меня затрясло. Холод и жар врывались в мое тело, раздирая на части, не давая собраться, сориентироваться, подготовиться к следующему удару…

Я, наверное, до крови исцарапала плечи Хобо, пытаясь удержаться на спине дракона и не свалиться вниз. Мы летели дальше. Я продолжала ловить ртом горячий, обжигающий гортань воздух.

Но вот перед моим мысленным взором возникла следующая картинка. Внизу под нами шло сражение. Армия шла на армию. За что и против кого воевали эти люди? Их мир погибал, война, которую они веками вели друг против друга, вдруг стала бессмысленной, бесполезной. Но воины в исступлении бросались друг на друга, шеренга на шеренгу, перемешиваясь, не соображая, где свой, где чужой, круша всех и все, без разбору… Скрежет сталкивающихся топоров, мечей, смертоносный лязг. Истошные крики и ржание лошадей. Ругань, крики, стоны и проклятья. И надо всем этим тяжелый запах крови. Мне захотелось ослепнуть, оглохнуть и навеки потерять обоняние. Я не забуду этот запах до конца своих дней. Садясь за стол, я буду видеть отрубленные руки, ноги и расколотые черепа… Нюхая розы, я буду вспоминать, как пахнет война…

Мы летели вперед. Под нами лежала деревня. Блеял перепуганный скот. Конь ржал в горящей конюшне, не в силах вырваться, погибая в одиночестве, не надеясь на спасение. Люди уже не пытались что-то сделать, они собрались у молельни, стояли на коленях и молились, покорно отдаваясь Судьбе.

Деревня за деревней. Одна и та же картина. Отчаяние и покорность судьбе. Вереницы повозок, доверху нагруженных скарбом, грязные, несчастные, потерянные люди, бредущие с низко опущенными головами неизвестно куда. Мародеры, грабящие брошенные дома. Стаи взбесившихся собак, рвущие останки своих хозяев. Беженцы, молящие о глотке воды у захлопывающихся перед ними ворот…

Вот одинокий замок. У стен собрались еще недавно штурмовавшие неприступную крепость воины. Ворота распахиваются. Из них выбегает полуодетая девушка, ее тут же подхватывают закованные в сталь доспеха руки. Перед смертью хоть немного удовольствия, хотя бы напоследок познать мужскую ласку, хоть это и ласка ненавистного жениха…

Мои глаза слезились от дыма. Сердце билось, словно барабан шамана, мерно и гулко. Кровь отзывалась на эти удары пульсацией в висках. Я видела, как она текла по моим венам, как пузырилась, напоминая те потоки, что неслись под нами, стекая вниз, вниз, сливаясь в реки, в моря и океаны крови. Я зажмурилась и помотала головой, отгоняя видение. Нет никаких рек крови, нет и быть не может. Но как же реалистична эта картина!

Внизу сражаются двое. Удар, ответный выпад, блок, прыжок назад, разворот. Обманное движение зажатым в потной руке кинжалом, и вот противник ранен. Острый клинок легко входит сквозь звенья кольчуги, слишком легко. Но рана не смертельна, а противник слишком силен, чтобы обратить внимание на такую «царапину», и он бросается с ответным ударом — высверк стали, замах, и рука, держащая кинжал, отсечена. Оба падают на колени. Отсекший противнику руку стаскивает с обессилевшего от боли врага шлем и тут же срывает с себя ремень, затягивая культю, чтобы боец не умер от потери крови, хлынувшей из перебитой артерии. Победитель обнимает раненого и баюкает в своих объятиях. Это не противник. Это его любимая, его воинственная возлюбленная, которая подняла меч на вождя своего клана, чтобы в бою забрать власть. Но все бессмысленно — все, --">