Шерри Томас - Идеальная пара

этого отсутствие спальни еще сильнее бросалось в глаза и выглядело настоящей издевкой.

Может, когда-то убранство дома и задумывалось с одной-единственной целью – заманить его обратно. Но с тех пор минуло десять лет, и было ясно, что за прошедшие годы леди Тремейн вытравила его из своей жизни.

Несколько минут спустя появился Гудман с двумя слугами, тащившими огромный дорожный сундук Тремейна. Окинув взглядом спальню, дворецкий залился пунцовым румянцем и в смущении пробормотал:

– Это дело одного часа, сэр. Мы как следует проветрим комнату, а потом все устроим надлежащим образом.

Тремейн чуть было не велел дворецкому не утруждать себя и оставить в спальне все как есть. Но этим он выдал бы себя с головой, поэтому утвердительно кивнул:

– Что ж, очень хорошо.

Опытный образец штамповочного пресса, который леди Тремейн выписала для своей фабрики в Лестершире, никак не желал оправдывать связанные с ним ожидания. Затянувшиеся переговоры с ливерпульским судостроителем складывались совсем не в ее пользу. И еще ей надо было ответить на кучу писем от матери, в общей сложности – десять штук, то есть по одному в день, после того как она подала прошение о разводе. В них миссис Роуленд недвусмысленно подвергала сомнению здравость ее рассудка и почти в открытую сравнивала умственные способности дочери с сообразительностью пробки.

Но в этом не было ничего из ряда вон выходящего. Истинной же виновницей головной боли леди Тремейн была телеграмма от миссис Роуленд, полученная три часа назад: «Сегодня утром Тремейн сошел с корабля в порту Саутгемптона».

И как ни уговаривала себя маркиза, что, мол, все это – обычное дело, надо подписать бумага и уладить разногласия, а рано или поздно Тремейн все равно бы вернулся, приезд ее благоверного не сулил ничего хорошего.

Ее муж – в Англии! Впервые за десять лет он так близко, если не считать того прискорбного случая в Копенгагене в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.

– Пусть Бройтон зайдет ко мне завтра утром и просмотрит кое-какие счета, – распорядилась леди Тремейн. Протянув Гудману шаль, шляпку и перчатки, она добавила: – И вызови, пожалуйста, мисс Этуаль – я продиктую ей письма. А также, скажи Иди, что сегодня я надену кремовое бархатное платье вместо шелкового фиолетового.

– Миледи…

– Да, чуть не забыла. Утром я виделась с лордом Сатклиффом. Его секретарь подал в отставку, и я порекомендовала ему твоего племянника. Лорд Сатклифф ждет его у себя завтра в десять утра. Передай ему, что лорд Сатклифф прежде всего ценит в людях прямоту и немногословность.

– Миледи, вы слишком добры! – воскликнул Гудман.

– Он способный молодой человек, – продолжала леди Тремейн, останавливаясь перед дверью библиотеки. – Что же касается мисс Этуаль, то я передумала. Пусть явится ко мне не сейчас, а через двадцать минут. И проследи, чтобы до тех пор меня не беспокоили.

– Но миледи, его светлость…

– Его светлость сегодня не приглашен к чаю, – перебила маркиза. Открыв дверь библиотеки, она обернулась и, бросив взгляд на дворецкого, спросила: – В чем дело, Гудман? Может, опять спина болит?

– Нет, миледи, но там…

– Здесь я, – послышался голос из библиотеки.

Голос ее мужа.

Леди Тремейн вздрогнула от неожиданности. В этот момент ей пришло на ум только одно: как хорошо, что она не пригласила Фредди зайти, чем частенько заканчивались их совместные прогулки по парку. Но уже в следующую секунду из головы у нее вылетели вообще все мысли, а затем ее бросило сначала в жар, потом в холод. И тотчас же воздух вокруг сгустился и стал вязким, как гороховая похлебка; дышать таким было невозможно – разве что глотать.

Кивнув Гудману, миледи тихо сказала:

– Возвращайся к своим делам.

Но Гудман медлил. «Неужели он боится за меня?» – промелькнуло у леди Тремейн. Она переступила порог библиотеки, и массивная дубовая дверь закрылась за ней, отгородив ее от любопытных глаз, от всего остального мира.

Окна библиотеки выходили на запад, и из них открывался вид на парк. Сквозь вымытые до блеска оконные стекла в комнату лились косые лучи предвечернего солнца, ложившиеся светлыми прямоугольниками на самаркандский ковер, где на розово-бежевом фоне алели гранаты и маки. Тремейн стоял спиной к письменному столу, упершись в него ладонями, и солнечные лучи до него не доставали. Как правило, при таком освещении лицо и фигура видятся смутно и неясно. Но она видела его так --">