Юлия Львофф - Юлия, дочь Цезаря

сможет помешать им любить друг друга.

Подул ветер, и в воздухе повеяло пряными запахами кампанского побережья. Благоухавшая тонким ароматом розового масла кожа девушки также впитала в себя запахи прогретой солнцем влажной земли и водорослей; они придавали ей мягкость, тёплое живое дыхание.

Юлия сидела на песке, поджав под себя ноги и натянув на колени короткую девичью тунику, а её чёрные глаза были будто подёрнуты мечтательной дымкой.

— Мы непременно должны всё запомнить… И этот закат, и залив, и эти удивительные краски неба, — проговорила она с нежностью, какой Квинт прежде не слышал в её голосе.

Он лёг рядом, положив голову ей на колени и вдыхая волнующий аромат её тела. На берегу залива он с наслаждением думал о том, как чудесно жить в столь очаровательном краю и как это сладостно — быть любимым самой красивой девушкой Рима. Он чувствовал, как его охватывает блаженный покой, и мечты о счастье, о будущем с любимой овладели им.

Гаия (Гайя) — "Где ты Гай, я — Гайя" — такими словами встречала невеста своего мужа, что означало: там, где ты господин и хозяин, там и я госпожа и хозяйка.

Глава 1

Отделанный лунным камнем^[2] особняк сенатора Публия Ватиния, расположенный на южном склоне Палатинского холма^[3], считался одним из самых величественных в Риме. Линии дома были изящны и строги, его широкие портики^[4] смотрели на блестевший, подобно серебряной кайме, Тибр.

В просторной, с мозаичным полом и мраморными колоннами экседре^[5] беседовали двое: хозяин дома — облачённый в латиклаву^[6] статный старик и его гость, который, хотя и был моложе, выглядел утомлённым, так что, если б не великолепная осанка военного, со стороны могло показаться, будто оба — одного возраста. Высокий, с крупными, отнюдь не аристократическими руками, с большим смуглым лицом, обрамлённым львиной гривой, сенатор Ватиний являл собой воплощение зрелой силы и крепкого здоровья. Его гость, светлокожий, скорее изящный, чем худощавый, с тёмными волосами, зачёсанными с темени на лоб, обладал спокойствием знатного человека, проникшегося сознанием своего достоинства. И только его смелые глаза, затенённые сильно выпуклым лбом, выдавали в нём не пресытившегося благами жизни патриция, а завоевателя, грезящего о великих победах.

— … Конечно, друг мой, за победы в Испании ты достоин триумфа, но таков закон, — говорил Ватиний, обращаясь к гостю, сидевшему напротив него с чашей вина в руках. — Тем, кто домогается триумфа, надлежит оставаться вне Рима, а ищущим консульской должности — присутствовать в Городе. Ты сделал свой выбор: отказался от триумфа, чтобы не потерять консульство^[7]. И мне думается, ты принял правильное решение, ибо время великих перемен настало. Всем нам нужна сильная рука, иначе Рим погибнет от беззакония, смут и раздоров. Спаситель отечества… Кто им станет? Нужен человек, такой же напористый и жёсткий как Корнелий Сулла^[8] и такой же волевой и деятельный как Гай Марий^[9]…

— Народу нужен новый кумир! — Неожиданно раздался громкий решительный голос. Ватиний и его гость обернулись.

— Приветствуем тебя, Марк Лепид!

Вошедший быстро приблизился к ним. Лицо у него было узкое, бледное; серые глаза глядели холодно и в то же время в самой их глубине тлели злобные огоньки.

— Я слышал твои слова, почтеннейший Публий Ватиний: они как отзвук моих собственных размышлений, — сказал Лепид, усаживаясь в тяжёлое кресло; от вина он отказался, выставив вперёд руку. — Риму давно нужен человек, который, взяв власть в свои руки, отвратил бы его граждан от новой междоусобной распри. Иными словами, нужно хорошо организованное государственное управление…

— Что означало бы уничтожение Республики, — вставил Ватиний.

— Именно! — подхватил Лепид и вдруг умолк, прислушиваясь. Вокруг царила мёртвая тишина, и он, успокоившись, продолжил: — Рим поражён недугом, и, чтобы он выжил, восстановил силы, растраченные в междоусобицах, и возобновил завоевательные походы, нужно уничтожить источник болезни — немощную дряхлую республику!

— Многие уже пытались это сделать, но тщетно, — возразил гость Ватиния ровным безучастным голосом, однако, судя по блеску его чёрных живых глаз, этот разговор чрезвычайно интересовал его.

— А разве не справился бы с этим делом человек, о котором Сулла как-то сказал: «Вы ничего не понимаете, patres^[10], если не видите, что в --">