Луковская Татьяна Владимировна - Зима

Там за Вороножскими лесами. Зима Луковская Татьяна Владимировна

Глава I. Беглецы

Там за Вороножскими лесами

Часть I. Зима

Глава I. Беглецы.

15 декабря 1288 г[1].

1.

Вот уже двое суток рыльские и липовецкие дружины уходили от погони, упорно продвигаясь на восток по тяжелому, успевшему слежаться январскому снегу. Вои [2] жмурили глаза от жестокого степного солнца, устало терли побелевшие от шального ветерка носы и щеки. Верховые все время норовили оторваться от обоза. Сотники орали, разворачивая их назад.

Лошади, запряженные в сани, натужно хрипели, отплевываясь пеной. Полозья жалобно скрипели в такт ударам слабеющих копыт.

Первое время беглецы беспрестанно оглядывались на закат, туда, где из-за окаема [3] мог появиться стремительный враг. Но постепенно усталость начала притуплять чувство опасности, без сна и отдыха ни люди, ни животные не могли выдержать долго. Короткие остановки еще больше отнимали силы, каждый раз подниматься на ноги и садиться в седло становилось все труднее и труднее.

- Нужен привал, скоро кони начнут дохнуть, почему не останавливаемся? - ворчали отроки[4].

- Нельзя, - объясняли бывалые ратники, - небо ясное, метели не жди. Следы на старом снегу хорошо видны. Уж бегут псы по наши души, оторваться надо, а там и передохнем.

И только на закате, когда пала первая лошадь, князья дали добро разбивать стан. Дружины спустились на дно широкой балки, поросшей раскидистым кустарником. Вои кинулись безжалостно ломать промерзшие ветки, собирать в охапки сухие стебли трав. И вскоре над оврагом вместе с сизым дымком поплыл домашний запах наваристой каши.

Демьян вскарабкался наверх, и встал рядом с дозорным. Он тоскливо смотрел, как огненный шар падает за меловые холмы. Зимнее солнце умирало, заливая все вокруг алой искрящейся кровью.

- Эко-то закат разыгрался, под утро мороз придавит, - самый опытный из воев Демьяна Горшеня приложил к глазам ладонь. - Нам бы вьюга теперь не помешала, - продолжал он рассуждать, - да видать ясно и завтра будет.

Молодой боярин молчал, поглощенный своими горькими мыслями: «Горит как, очам больно смотреть. Может это Бог мне знак подает, что Ольгов мой родной пылает. Городня [5] занялась, отец среди пожарища с разбитой головой лежит, а я здесь! Бегу как тать [6], вместо того, чтобы рядом с ним на стену встать, мать да сестер заслонить. Если погибнут, как жить-то дальше? Землю топтать, а они в той землице уж лежать будут...»

- Да, не переживай ты так, Демьян Олексич, вон на тебе лица нет, - старый вой успокаивающе положил ладонь на плечо боярину. - Все у них хорошо будет, живы-здоровы останутся, - прочитал дозорный горькие мысли своего хозяина. - Не станет Ахматка земли разорять, мы ему нужны, на князей наших злобу затаил. А города жечь ему не с руки. Он магометанин [7], торговый человек, выгоду свою блюдет. Разоришь посады, ногайцы добычей все себе заберут, а с кого и какой потом выход [8] брать? А уж откуп Ногаю заплачен, серебро Ахматка свое кровное отдал, чтоб баскаком стать. Чем опять короба набивать, если всех данников татары в полон уведут?

- Правда так думаешь, али меня жалеешь? - в глазах у Демьяна забрезжила надежда.

- Правда, правда, у меня ж там тоже семья осталась. На все воля Божия, уж изменить мы ничего не можем. И себя не кори, ты не хозяин жизни своей, у князя на службе. Князь сказал - едем, так и поехали, а остался бы дома - бесчестие и тебе, и батюшке.

Тревога начала спадать. Горшеня всегда мог найти нужные слова, да и делом выручал не раз. Во всех сечах Демьян мог и не оборачивать головы, у левой руки неизменно, прикрывая плечо и спину, стоял опытный вой.

И отец Горшени, и дед, и прадед, да и другие предки в глубине веков все трудились в Курске гончарами. И Горшене крутить бы гончарный круг, выставляя заезжим смердам тонкостенные кувшины на зависть их толстопузым домашним горшкам, но когда он еще лежал в колыбели, с востока пришел Батый. Старый мир был сметен жестокой степной волной. Дружины местных князей заметно поредели. Воеводы стали зазывать в отроки посадских сынков. И повзрослевший парнишка в тринадцать лет попал в отряд к ольговскому боярину, деду Демьяна. Родовое ремесло стало кличкой. Теперь рядом с Горшеней воевал его пятнадцатилетний сын Фролка, которого с первых же дней появления в дружине перекрестили в Горшеньку.

- Отчего сам в дозор встал? Пусть бы молодые постояли, - сочувственно --">