Александр Иванович Матюшинский - Половой рынок и половые отношения

не сидит на шее общества, она живет своим «трудом»!

История Егорки точная копия с истории его подруги, с той только разницей, что он совсем не помнит своих родителей. Матерью его всегда была улица, поступила она с ним так же, как и с Дунькой, и к тому и другому приложена была одна и та же мерка. До одиннадцати лет кое-как кормился подаянием, а на двенадцатом году принужден был согласиться на предложение «лодочника». Разница была еще в том, что его «лодочник» заплатил ему не три рубля, а всего рубль, хотя это был богатый человек, домовладелец, гласный думы. Этот господин, очевидно, лучше знал рыночную цену детского тела, чем лодочник, о трех рублях которого дети сами говорят, как о сумме, далеко превышающей ценность оказанной услуги.

Три рубля для них целое богатство, они даже боялись, что их ограбят, и прятались от всех. Им казалось, что все только и думают об их «богатстве».

Егоркин первый «гость» в качестве привычного ценителя труда, конечно, знал это и вознаградил его рублем. Но Егорка не обижается на него, он находит, что все это в порядке вещей.

Ведь он не один занимается этой «работой» и всем так же платят. Егорка болен, его заразили, но и на это он не обижается и это находит он в порядке вещей.

Его удивляет скорее обратное: человеческое отношение к нему постороннего лица, бескорыстное желание помочь, войти в его положение. Это ему непонятно, к этому он не привык и это не укладывается в его голове. Так, он никак не мог примириться с тем, что ни он, ни Дунька не нужны мне и что все наше знакомство ограничится одним ужином.

Напротив, он думал, что мне нужны одновременно и он, и его подруга, — иначе зачем я их кормлю обоих, а не одного которого-нибудь.

Именно это он имел в виду там, под пристанью, когда сказал:

«Пойдем, Дунька, бывают ведь и такие! Помнишь прошлогоднего капитана?»

«Прошлогодний капитан» именно надругался над ними обоими вместе, при самой отвратительной обстановке.

И как я ни уверял их, что ничего подобного не желаю, они не верили, это видно было по их глазам, по их переглядыванию между собой. Поверили, и то с трудом, только когда я распростился с ними у дверей притона.

— Вы вправду уходите?

— Конечно, а ты все не веришь?

— Нет, зачем не верить… пойдем, Дунька, всякие господа-то бывают!

И они скрылись в темноте.

Дети и общественная совесть

С тех пор прошло три года, а стоит только мне закрыть глаза, как обе детские фигурки вырастают предо мной в той обстановке, в какой я провел с ними около двух часов.

Егорка сидит, опершись локтями на стол, и говорит:

— Гости все больше под пристанью у нас бывают: когда к ней приходят, я отойду немного и жду, а когда ко мне придет кто, она отойдет… А потом идем в лавку покупать хлеб…

Какой горький хлеб достается им в жизни!

Тогда этот мальчик в роли проститута был для меня в новинку; я, как житель внутренних губерний России, не предполагал ничего подобного, поэтому так и поразила меня эта злополучная пара. Теперь я знаю, что детская проституция в среде обоих полов — обычное явление не в одном только этом городе. И к стыду моему, должен сознаться, что меня это больше не поражает. Я негодовал на общество, что оно равнодушно смотрит на такое отвратительное явление, а теперь сам слился с этим обществом и так же равнодушно смотрю на эту гнусность, как и оно. Таково влияние постоянно находящегося перед глазами факта — в конце концов он получает право существования в глазах всех, не исключая и тех, которые должны стоять на страже интересов общества.

Явление это общее, например, для всего Кавказа, однако в закавказской прессе вы не встретите крика негодования по этому поводу, она довольно равнодушно отмечает: «Такого-то числа, такой-то обыватель совершил гнусное насилие над мальчиком стольких-то лет». И только не ждите статьи или фельетона по поводу этого гнусного насилия, их не будет, ибо это «гнусное насилие» есть обычное явление в общественной жизни, к нему все присмотрелись, всем оно надоело и никого не интересует. Я говорю это не в упрек кавказской прессе, — нельзя негодовать ежедневно и без конца по поводу одного и того же явления, как бы оно возмутительно не было. В конце концов или негодование уляжется, или негодующий не будет иметь слушателей, мимо него будут проходить так же равнодушно, как равнодушно проходят мимо самого факта, по поводу которого --">