Елена Алексеевна Шолохова - Эм + Эш. Книга 2 (СИ)

после всего, что случилось, вернуться в тот город, в ту школу, ходить по тем улицам, где всё-всё будет напоминать мне о… Не хочу даже имени произносить. До сих пор сердце сжимается, стоит только подумать. Хотя я и не думаю уже… почти.

С тех пор, как отец отослал меня к родственникам в Байкальск, я ни разу не бывала в Адмире и приезжать точно не собираюсь. Ту жизнь я просто отсекла от себя. Как будто всё произошло не со мной. Я никогда не спрашивала родителей, как сложилась жизнь у моих бывших одноклассников, кто куда поступил, что нового в школе и в городе, и, уж конечно, никогда не интересовалась, что стало с Ним. Потому что до сих пор, хоть и прошло четыре года, мысли о Нём причиняют боль. Время ничуть не исцелило, оно лишь научило свыкнуться с пустотой внутри и как-то жить дальше, не думая о прошлом.

Мама на моё возмущённое «нет» грустно вздохнула и сообщила, что больше присылать денег не сможет. Совсем.

Я кое-как дотянула до лета, а там уж влилась в студотряд и ни разу не пожалела. За июль-август мы намотали десятки тысяч километров, работая проводниками в поезде «Иркутск-Адлер». И заработали неплохо. Правда, лично мне этих денег хватило ровно на то, чтобы снять на полгода вперёд другое жильё — подешевле, похуже и у чёрта на рогах.

Квартира, честно говоря, изрядно удручала: потолок испещрён сеткой трещин, дешёвые обои пестрели грязными пятнами, узорчатый линолеум затёрт до дыр. Главное украшение единственной комнаты — допотопный полированный сервант. И на кухне картина не лучше: монотонно капающий кран, загаженная и местами сколотая кафельная плитка, наверное, тридцатилетней давности, раковина с бурыми подтёками, под ней — гнездовье тараканов. И запах! Тошнотворный запах грязи и замшелости.

В общем, не фонтан, но за такие деньги — где лучше? Да и постепенно я всё отмыла-отчистила-подкрасила, переклеила обои, купила с рук шикарный торшер, и стало уже не так неприглядно. Вот только до института и до работы далеко ездить.

— Думай, думай, Эмилия, ищи подход, — наставляла Роза Яковлевна. — Нам бы не хотелось отправлять тебя в академ. С остальными-то предметами у тебя всё благополучно.

Как будто мне хотелось терять год! И как будто это зависело от меня! Этот всеми уважаемый и очень авторитетный профессор Каплунов, преподаватель теоретической лингвистики, похоже, намеренно доводит меня до нервного срыва — не желает ставить экзамен, и хоть ты убейся. Завалил меня на зимней сессии и до сих пор продолжает изводить. Длится эта эпопея с декабря и конца-края ей не видно. Старик почти каждую неделю приглашает меня на пересдачу, я являюсь к назначенному часу на кафедру, жду, когда он сподобится принять и… собственно, напрасно жду — всякий раз Каплунов топит меня, причём явно специально, и отправляет прочь, «подучить получше». А я его лекции уже наизусть по конспектам вызубрила. Ада Гришина, моя одногруппница — единственная, кто сдал у него экзамен на «отлично» — не знает и половины того, что уже выучила я. И тем не менее он не ставит мне даже тройку.

— Вы, Майер, пропустили одиннадцать моих лекций, — предъявил мне на экзамене Каплунов.

Так оно и было. Это всё злосчастные вторники. По вторникам лекцию по теории лингвистики ставили последней, четвёртой, парой, и там уж приходилось выбирать: то ли опаздывать на смену, то ли уходить с пары. На работе за опоздание штрафовали либо вообще увольняли — под настроение хозяина, поэтому пропуски казались меньшим злом. К тому же я добросовестно переписала конспекты всех пропущенных лекций у Ады Гришиной.

— Что вы мне суёте свою тетрадку, — сердился тогда Каплунов, поджимая тонкие губы. — Или вы считаете, что переписать у одногруппницы конспект — это то же самое, что и посетить мою лекцию?

— Но тут ведь то, что вы говорили на лекциях. И я не просто переписала, я всё это выучила. Я всё знаю.

— Вот как? — прищурился Каплунов. — Хорошо, проверим, так ли вы всё знаете.

Вот с тех пор и проверяет.

— С ним сложно, да, — соглашалась Роза Яковлевна. — Но ты всё же попробуй договориться, извинись за свои пропуски…

Извинялась я перед ним ещё в декабре, и в январе, и в феврале. А теперь он так вымотал мне нервы, что не извиняться, а убить его хотелось.

— Но он ведь не единственный, кто преподаёт теорию лингвистики. Можно я сдам кому-то другому?

— Да не сдашь ты никому, — Роза Яковлевна покачала головой, — Каплунов — --">