Нат Рейвен - Внутри меня гасли звезды

теперь я постоянно слышу мольбу, которая должна побудить меня сжалиться. Но я не смогу, а главное, не захочу этого сделать.

Стук в дверь. Легкий, неуверенный. Папаша пожаловал.

Я вздыхаю так, словно кричу: «Больше не могу!» Мое шаткое терпение и правда на исходе.

– Дакота…

Он стоит возле порога, боясь начать разговор. В красных, от бессонной ночи, глазах читается усталость, боль, страдание. Я знаю, ему осточертело мое отвратительное поведение, но он ни разу так и не сорвался, не крикнул, не упрекнул. Железная нервная система. Все-таки он тот еще крепкий орешек! Я бы уже давно сослала такую дочурку на другой конец света.

– Мне нужно принять душ, – холодно говорю я.

– Где ты была? Почему у тебя царапины на ногах? Ты опять с кем-то подралась? С тобой все хорошо?

– Ох, как много вопросов, не знаю даже с какого начать. Может, ни с какого?

– Доченька, пожалуйста, поговори со мной.

– Я тебе еще вчера все сказала.

И тут я впервые вижу что-то новенькое во всей этой знакомой ситуации, знакомой беседе. Он усаживается на пол возле моей кровати и, ухватившись за волосы, начинает тихонько лить слезы. Капли соленой жидкости стекают по его щекам, цепляясь за подбородок, чтобы потом уйти в небытие.

Твою макаронину! Вот это поворот!

Он ни разу не плакал при мне. Похороны я не считаю, тогда была действительно серьезная причина. Но вот сейчас я откровенно в неком шоке.

– Господи, я думал, что с тобой что-то случилось…

– В который раз? – надевая халат, устало спрашиваю я.

– Я не знаю… сбился со счета. Я боюсь даже представить, что будет, если с тобой что-то случится. Я не смогу жить с этим.

– Маме ты тоже так говорил? Ну ничего, живешь же как-то, даже новую избранницу себе нашел.

Зря я это начала. Горячие вспышки искр в глубине души начинают прокладывать губительные дорожки, ускоряя пульс моего эмоционального состояния до предела. Уже чувствую, как меня снова трясет от злости.

– Я живу только ради тебя и Ив.

– Ага, а еще ради любовницы.

– Она не любовница.

– Ой, давай не будем! Я не маленькая девчонка. Она неплохо целуется? В постели хороша?

– Даки!

– Я прошу тебя, отстань от меня. Или ты ждешь, что я буду извиняться?

– Нет, не жду.

– Правильно. Пап, уходи, а?

– Я не уйду, пока мы серьезно не поговорим.

– А сейчас мы говорим не серьезно?

Отец утирает последние капли со щек. Мне ни сколько его не жалко. Я бездушна, моя глубина пуста. И никакие слезы и слова не заполнят ее. Как говорил Конфуций: «Из всех преступлений самое тяжкое – бессердечие». И я преступница. Я больше не способна чувствовать других людей. Из меня вырвали это гребанное сердце.

– Я знаю, что ты обо мне думаешь.

– Сомневаюсь! – Я повышаю голос. – Хочешь правду? Я думаю, ты мерзкий предатель. Через неделю будет ровно год, как не стало матери. Через неделю! Семнадцатого августа. А ты уже нашел ей замену. Но только кривоногая партнерша никогда не станет частью этой семьи, понял?

– Родная, послушай…

– … не перебивай меня! Раз уж я начала, то скажу все. Не смей ее сюда больше приводить. Пожалей. Я устрою ей здесь адскую жизнь, если ты не прислушаешься. Поверь мне, я сделаю все возможное, чтобы она забрала свои шмотки и укатила как можно подальше отсюда. Ей еще долго будут сниться кошмары.

– Почему ты так меня ненавидишь, а? Разве ты злишься именно из-за того, что я нашел кого-то другого? Скажи правду, давай! – Его лицо кривится в гримасе отчаяния.

Он задал очень опасный вопрос. Рискнул по-крупному. Мы дошли до финальной точки. Я никогда не говорила об этом. Все это время я молчала, но подсознательно знала, что именно во мне заставило ненавидеть близкого человека с первых же дней утраты.

– Ах, ты хочешь знать первопричину? Ты сам захотел, милый папочка. – Теперь меня точно не остановить. – Во всем, что произошло с мамой, виноват только ты. Она наглоталась таблеток из-за тебя. Из-за твоего невнимания к ней, черствости. Думаешь, я не слышала, как иногда поздними ночами, когда ты был на очередной «сделке», она плакала. Она чувствовала что-то, и теперь я знаю, что именно. Она поступила очень плохо, но ты причина этому.

– Вот оно что… Значит, такого ты обо мне мнения. Самого низкого?

– Понадобился год, чтобы это понять?

Он содрогнулся и сел на кровать, сжимая кулаки. Когда он так делает, это значит, что боль в его душе достигла максимальной отметки. Его губы вытягиваются в прямую линию, а глаза загораются задумчивостью. Сейчас он на --">