Вера Александровна Колочкова - Немного любви для бедной Лизы

территорий хватило, иначе бог знает, как пришлось бы устраиваться!

А вообще… Чего она опять разнюнилась жалостливым сарказмом? Ну да, коммуналка, и что? И всегда была коммуналка, сколько она себя помнит. Если не по форме, то по содержанию. Хотя в детстве и ей перепало немного из остатков уютной семейственности – в одной комнате была мамина спальня, в другой – Наташкина комната, а третья официально числилась гостиной. Вот там, в гостиной, и прошло ее детство. Спала на диване, играла на ковре, потом в углу, за ширмочкой, ее школьный стол притулился. И мама с Наташкой входили в гостиную всегда с одним и тем же вопросом – ну, что ты тут?!

Странный вопрос, конечно. Ну как, как на него можно ответить вразумительно? Да, вот она я! Тут я! Съежилась под вашей досадливой интонацией, нахохлилась, накукожилась, но сдаваться не собираюсь! Фиг вам, понятно? Хотя и держусь из последних сил… Думаете, легко ребенку выжить в мамином угрюмом усталом равнодушии? Или в Наташкином злом раздражении, когда к вопросу еще и подстрочник фоном звучит – мол, что ты тут… навязалась на нашу голову?

Потом, когда Наташка замуж вышла, пришлось передислокацию произвести. Наташка с Толиком заняли большую гостиную, сразу замок в дверь врезали, а она со своим школьным столом, креслом-качалкой и старым диваном переехала в бывшую Наташкину комнату. Да, еще с компьютером, который бабушка купила! Допотопный компьютер – все, что осталось от бабушки… На свои «похоронные» накопления тогда бабушка покусилась, можно сказать, подвиг для внучки совершила. А после того, как бабушку похоронили, больше никто для нее подобных подвигов не совершал…

Бабушка, бабушка! Ой, лучше не вспоминать… Луч света в темном царстве, вот кто ты для меня была, бабушка! Если бы не ты, разве были бы у меня силы на эту стойкость, пусть нахохленную и скукоженную? Разве могла моя душа поднять флаги с начертанным на них девизом – «фиг вам»? Нет, конечно. Давно бы уж Наташка меня маслом по хлебу размазала и съела бы, утробно мурлыкая. Такая уж она по натуре уродилась – нюхом чует, кого бы съесть.

Вот и мужа своего Толика давно проглотила. Хотя, наверное, Наташке усилий особых не понадобилось – Толик и без того был размазней. Вялое существо в классических трениках. Рыхлое белое пузо, характерная лысинка, бледная и слегка влажная, как молодая картофелина. И обязательно вежливая улыбочка – здрасте, Лиза… До свидания, Лиза… А ваша собачка натоптала с улицы в коридоре, надо бы за ней подтереть… И где его Наташка откопала, интересно? Наверное, прямо на улице высмотрела жадным орлиным взором. Потом собралась, сконцентрировалась и хвать – утащила в свою берлогу… А как иначе? Как мужа себе добывать, если у природы милостей все равно не выпросишь?

Матушка-природа, если честно, на Наташке сильно отдохнула. Палец о палец не ударила, на всю катушку расслабилась. Иногда, глядя на старшую сестру, Лиза ловила себя на препаскуднейших злорадных мыслишках – вот если бы у меня, к примеру, были такие слоновьи ноги… Или вот это место, которое должно называться талией… Или лицо, стекающее к подбородку зрелой грушей… Да я бы…

Слава богу, злорадные мыслишки таяли, не успев расцвести и оформиться во что-то более злобно определенное. Вернее, она сама им воли не давала. Еще чего… Сказано – фиг вам, значит, фиг вам.

В общем, свое отношение к Наташке она худо-бедно определила, научившись вовремя вставать в защитную стойку. А вот с мамой… С мамой было сложнее, да. Тут на препаскуднейших злорадных мыслишках и на борьбе с ними не выедешь. Мама – это другое… Мама – это детская обида и боль. Наверное, если спросить любого ребенка, что есть такое – мамино равнодушие и пустота в глазах, когда она смотрит на тебя и не видит тебя, а видит что-то другое, свое, внутренне горестное… Ребенок ничего и не ответит, а просто заплачет. Но ей, Лизе, даже плакать нельзя было. Нельзя было обозначать свое присутствие, потому что своим присутствием она очень мешала маме плавать в этом ее внутреннем горестном…

Нет, были причины, конечно же, и у маминого внутреннего горестного. И Лиза об этих причинах прекрасно знала. Впрочем, причина была одна, и называлась она – папа. Бросивший маму папа.

Лиза его плохо помнила. То есть как полноценного папу – совсем не помнила. Он ушел, когда ей было пять лет. А Наташке – пятнадцать. Начала его помнить с тех моментов, когда он стал приходить за ней по воскресеньям. Помнила мамину нервную суматоху, ее --">