Натали де Рамон - За первого встречного?

поискать. Так вот, он сначала будет долго рассказывать вам, как их с мамой познакомили в трехлетнем возрасте и она разревелась из-за того, что он уселся на ее горшок, а потом туманно заметит, что Клео уже взрослая. Хотя, это только если он вообще вспомнит, кто такая Клео.

Думаете, мы с мамой часто его видели? Как же! Он торчал в своем драгоценном Доме «Маркиз Леон» в особняке Кастель Беранже на улице Ларонтин. Название его Дома моды тоже подчеркивает исключительно демократические устремления моего папаш. Нет, в Париже он именно работал: докторский диссер, семь книг по истории костюма, множество дефиле, одежда к фильмам. И все это болтовня про его любовниц.

Мы с мамой никогда не верили в это. Любовницу все-таки нужно любить, а папа способен любить только самого себя да отчасти свой высокопортняжный бизнес — как средство еще более возвышенной любви к себе. Даже если он и приезжал к нам в Монтрей-Белле «поработать на природе», то это превращалось в кошмар. Сначала три дня катаний на лошадях, пикников, барбекю и малоспортивных игр в окружении толп прихлебателей и журналистов, а потом он запирался в каком-нибудь кабинете, и все должны были ходить на цыпочках: ах, мсье маркиз работают! А мсье маркиз через полчаса уже приказывал тащить столы, кульман, ноутбуки, бумаги, книги, etc. в другой кабинет или в гостиную, потому что, видите ли, солнце смеет падать не туда или под окном нагло поет птица, не имеющая прав на то, чтобы мешать творить Леону Великолепному, и де, и ле, и еще десяток имен, которые в состоянии запомнить только наш дворецкий Белиньи. Папаш делает вид, будто ему не нравится обилие имен и титулов, а на самом деле откровенно кайфует. А я? Хорошо еще, что меня не вызывают к доске, пятнадцать минут перечисляя фамилии…

Так вот, после поездки в Аскот папаш не отпускал меня ни на шаг, ревнуя, похоже, даже к душу и к унитазу. А по вечерам заставлял сидеть рядом с собой у камина и внимать его излияниям родительских чувств, все более сумбурным по мере

Того, как он надирался. А надираться он стал регулярно после того, как, вернувшись из Аскота, через несколько дней умер дедушка. И я до глубокой ночи слушала: «Ты моя единственная, ты моя дочечка, никого родней тебя у меня нет… Вот сидят папуся с дочусей, со своей сиротиночкой…» Часам к трем он отключался, Белиньи накрывал его пледом, а я шла в свою комнату и от злости не могла уснуть до утра.

А однажды он обнаружил на моем столе листок со стихами примерно такого качества:

Мой ангел с дивным водопадом

Волос на милой голове,

К себе ты взгляд мой приковала,

Давно блуждавшийся вовне…

И совершенно озверел: кто посмел позариться на его дочку? Я не стала говорить, что эти стихи написаны для моей приятельницы, а меня она попросила сочинить своему воздыхателю достойный ответ. Я просто позвонила бабушке в Англию и объявила, что больше не могу находиться рядом с этим алкоголиком. Бабушка сказала моему папуле пару ласковых, после разговора с ней он даже не пил часа три… К ночи, понятно, опять набрался и рыдал, обхватив мои колени, какой он несчастный: никто его не любит, все его бросили, в том числе и я, потому как не хочу скрасить его одинокую старость…

Утром перед отъездом я все-таки зашла к нему проститься, не зверь же я какой, а папаш пропал. Ага, пропал, и все тут. Он, что, думал, что я никуда не поеду, а начну его разыскивать с собаками, если даже Белиньи очень спокойно отнесся к исчезновению мсье? В первый раз, что ли, папенька скрывается в неизвестном направлении (читай «в Париж»), а потом пресса трубит о гениальности новой коллекции кутюрье-маркиза… Мама никогда не паниковала по этому поводу: взрослый человек, сам пропал — сам найдется.

Я держала в руках его книгу, переизданную в который раз, и думала: я не видела отца с осени, но раз его «Европа у портного» оказалась в моих руках, значит, вот-вот объявится и он сам. Я уже вовсе не сердилась на него, честно говоря, я даже, похоже, соскучилась. Нет, вы не подумайте, что мне захотелось снова ночи напролет слушать его пьяные бредни. Нет, мне хотелось, чтобы, как в детстве, папа высоко-высоко раскачал качели, а потом, когда у меня начала кружиться голова, я спрыгнула бы ему на руки, и он бы понес меня домой, тихонько рассказывая историю про рыцаря Ланселота и королеву Гениевру… А мама возилась бы с очередным «королевским» одеялом из лоскутков парчи, атласа и бархата, а дедушка громко включил бы свою любимую «Летучую мышь», --">