Патриция Хилсбург - Изгнание из Эдема Книга 1

— Вполне! И поздравляю себя, мне придется вчинять немало исков за клевету, если только вы окажете мне честь, избрав меня своим поверенным.

— Ошибаетесь, — я никогда не позволю себе клеветать. Мой отец досконально растолковал мне закон о клевете. Вот, если бы я усомнилась в вашей платежеспособности, это была бы клевета. Вот если бы обвинила вас в супружеской неверности, это была бы клевета. А назвать вас невежественным носорогом, а вы действительно форменное толстокожее, значит всего лишь грубо оскорбить вас. Я слежу за собой и никогда не выхожу за рамки грубого оскорбления. Поэтому мне ни разу не был вчинен иск за клевету. Ну что, таков закон или нет?

— Надо проверить по справочникам, может вы и правы.

— Не трудитесь. Уверяю вас, закон гласит именно так. Моему отцу приходилось разъяснять законы своим адвокатам всякий раз, когда он выходил за пределы того, что другие делают каждый день или очень часто. Юристы не знают законов в достаточной степени. Они сильны лишь там, где доходят до практики, как они выражаются. А мой отец был великий человек: он каждый день совершал такое, что никому и в голову не приходило. Я, вероятно, не великая женщина, но я все-таки его дочь. И как его дочь я женщина выдающаяся. Поэтому указывать вам законы буду я, а ваше дело — исполнять мой указания.

Произнося такую длинную речь, Стэфани уже более спокойно двигалась по кабинету и вдруг остановилась перед темным портретом какого-то судьи, что висел над камином. Она умолкла. Портрет ее чем-то заинтересовал. Стэфани любила портретную живопись. Еще в бытность своей карьеры манекенщицы Тары, потом модельера Тары, она очень много изучала портретную живопись.

Этот насупленный немолодой мужчина, написанный несколько десятков лет назад неизвестным художником имел свою архитектонику, свою фугу, которая неизвестно почему сейчас откликнулась и зазвучала в душе Стэфани каким-то чистым и незлобным звуком. Казалось, невыразительно написанные глаза смотрели из глубины прошлого на нее и удивлялись тому, что происходило сейчас в кабинете.

Стэфани понимала и чувствовала живопись лучше, чем живых людей, особенно мужчин, которые влюблялись в нее и которых любила она. И этот портрет ей мог сказать больше, чем адвокат, который сидел у нее за спиной. И тем не менее, она должна разобраться со своими неурядицами и помочь ей должен этот сидящий за спиной у нее адвокат.

Она услышала, что Джулиус что-то говорит и повернулась к нему:

— Вы что-то сказали, мистер?

— Я говорю, что это упростит наши отношения, существенно упростит, сударыня.

— И запомните еще одно: у меня нет чувства юмора, я не позволю смеяться над собой.

— Мне и в голову не придет смеяться над клиенткой с годовым доходом в три четверти миллиона.

— А у вас есть чувство юмора?

— Я стараюсь держать его в узде, но боюсь, что оно у меня все-таки есть. Вы почему-то пробуждаете его, как ни трагичны события, которые привели вас ко мне.

— Таким образом, я, тщательно взвесив каждое слово, ответственно заявляю вам, что вы бессердечный негодяй. Мое отчаяние, мои позор и полная неразбериха в личной жизни вызывают у вас лишь смех. Ведь это крах всей моей жизни, а вы над этим насмехаетесь. Если бы отец не завещал мне всячески избегать адвокатов, лишенных чувства юмора, я бы немедленно покинула эту контору, и вы лишились бы клиентки, чье дело может принести вам целое состояние.

Джулиус Сэдверборг встал, обошел свой стол и стал потихоньку приближаться к Стэфани, которая все еще стояла у камина, затылком чувствуя глаза на портрете, и, очевидно, потому была более спокойной, хотя неукротимая энергия, клокотавшая в ней еще не окончательно успокоилась.

— Дорогая леди, — мягко сказал Джулиус. — Мне же ничего не известно о вашем отчаянии и позоре, крахе всей вашей жизни и всем остальном. Могу ли я смеяться над тем, чего не знаю? Уверяю вас, если я все-таки смеюсь — хотя, какой тут смех! — то смеюсь не над вашим несчастьем, а над вами.

— Серьезно? Неужели я так смешна в своем горе?

— Но что у вас за горе? Да сядьте вы, пожалуйста.

— В голове у вас, кажется, только одна мысль — как бы заставить клиента сесть. Ну что ж, так и быть — сяду.

Стэфани села также энергично, как ходила по кабинету. Спинка кресла отлетает с треском и скрипом. Стэфани вскакивает.

— О Боже, на мне какое-то проклятие. Стоит мне сесть в кресло, как оно разваливается.

Джулиус --">