Наталья Владимировна Нестерова - Укус змеи / сборник

платформе. Не на той, где базируется Виктория Сергеевна, мэр, столичные строители, проблемы реорганизации фирмы — все, чем была занята Танина голова последние часы, дни, месяцы… Да что там! Годы!

Это было как перенос в пространстве: вот ты, тепло одетая, на снежном поле… бац — и оказалась в тропических широтах, на палящем зное… Тане стало очень жарко. Она почувствовала, что покраснела, выступил пот на лбу, стали влажными спина и подмышки.

Михаила слегка напугали ее пунцовое лицо и обескураженное молчание. Татьяна разом подурнела и постарела. А ведь еще несколько минут назад, слушая (и не слушая) речи жены, наблюдая за ее жестикуляцией с вилкой и ножом, он думал: «Танька по-прежнему красивая женщина! Очень даже! Хотя Раиса, конечно… не сравнить. Молодость есть молодость. Славно, что Татьяна не потеряла форму. Будет легче устроить свою жизнь…» Искренне желал Татьяне женского счастья, и при этом его почему-то не радовала перспектива увидеть рядом с ней какого-нибудь ловкача-бизнесмена или даже интеллигента-бессребреника.

— Соберу свои вещи, — то ли поставил перед фактом, то ли попросил разрешения Михаил и поднялся из-за стола.

Татьяна, задыхаясь от жара, молча проводила его взглядом.

— Нет, мне послышалось! — проговорила она вслух и рванула за мужем в спальню.

Там Миша вынимал из шкафа свою одежду и складывал в чемодан. В распахнутом на две половины, лежащем на кровати чемодане было что-то радостное, отпускное…

— Миша! — позвала Татьяна. — Что происходит? Ты куда? В отпуск, в командировку?

— Я тебе сказал. Зачем повторять, драматизировать ситуацию?

— А что ты мне сказал? Нет уж! Повтори!

— Я ухожу к другой женщине.

— Почему? — глупо спросила Таня.

— Потому что люблю ее.

— Как это?

— Натурально, пламенно, всей душой. Не знаешь, где моя голубая сорочка в мелкую полоску?

— В грязном белье. Какая еще сорочка! Миша! Успокойся! Давай я повторю, что ты сказал? Ты поймешь, какая это ересь! Ты сказал… — Татьяна нервно хохотнула, — что уходишь от меня к другой женщине. Умора!

— Правильно. Рад, что тебя это веселит.

— Совершенно не веселит! Да я сейчас с ума сойду! Нет, это ты чокнулся! Заболел! Сбрендил!

— Таня, я попросил бы не устраивать душераздирающих сцен.

— Мишенька, может, у тебя давление? Вдруг опять гипертонический криз? На его фоне шарики за ролики закатились.

— Давление абсолютно нормальное. Таня, пойми меня! Я люблю другую женщину!

— Не понимаю! — чуть не плача произнесла Татьяна. — А я?

Она хотела закричать: «А меня ты не любишь?» Но даже в этот момент крайнего эмоционального напряжения сообразила, что так спрашивать неправильно. За двадцать пять лет их любовь заметно поистрепалась, размылась, и сравнивать нужно не теперешнюю силу чувств, а его прежнюю к ней, Татьяне, и новую — к страшной подлой женщине.

— Ты ее любишь больше, чем любил меня, когда мы поженились? — спросила Таня.

Вопрос поставил Михаила в тупик, ему в голову не приходило заняться подобными аналогиями.

— Так нельзя сравнивать, — буркнул он и замер со связкой галстуков в руке.

Сознание услужливо, точно кассету вставили в магнитофон, напомнило чувственные мелодии молодости: его страхи и трепет, ее волшебное согласие, их страсть, которой не было утоления. Однажды приехали в деревню к деду. Хотели спрятаться от чужих глаз, в горенке на деревянной кровати с периной круглосуточно предавались любви.

— Ох, Михайло! — сказал дед, прощаясь через неделю. — Ну и здоров ты, кобель! Небось завалишь свою Татьяну на сугроб, так и снег под вами закипит. Радуйся, пока могется.

Татьяна расценила секундное замешательство мужа как колебание в правильную сторону.

— Вот видишь! — воскликнула она. — Ты не можешь уйти! Потому что… потому что… — Она не могла подобрать правильных, значимых, единственно верных слов.

— Потому, что кончается на «у», — усмехнулся Миша.

Этой присказкой он отделывался от назойливых вопросов дочери, когда та была маленькой. Михаил зло швырнул галстуки в чемодан, они легли пестрым змеиным клубком.

— Помнутся, — вырвалось у Тани. — Расправь, галстуки ведь не утюжат. Господи, что я говорю! Миша! Родной! Одумайся!

— Извини, — протиснулся мимо нее Миша. — Я тебя глубоко уважаю, ты мать нашего ребенка, и вообще… — Слова давались ему с трудом, каждое приходилось тащить наружу с усилием, да и --">