Анна Шевченко , Владимир Буев - Мёд с корицей

*

Ночь покапала в стакан

и сгустила краски жизни,

сыпанула звёзд в экран:

вид небес безукоризнен.

Стоит глянуть в потолок:

чу! там чёртик! так тревожно!

Только б он не уволок

молоко моё, безбожник!

Лапы в чёрных волосах

так и тянутся к стакану.

Что случилось?.. Чёрт — в слезах!

Он голодный? Или… пьяный?

Не успев взойти, заря

не спасла продукт коровий:

на комоде… пузыря

нет — ушёл дурман из крови.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Строительство стеной обнесено,

у входа клен раскинулся, дряхлея,

посмотрит сторож в темное окно —

и вспомнит Канта или Галилея.

Он по ночам, как водится, не спит,

за ухо треплет рыжего котенка,

и слушает, как дом — растущий кит —

поет во сне пронзительно и тонко.

Он держит пистолет за рукоять,

ведь он один из сотен миллионов

постиг искусство — честно охранять

поющие дома микрорайонов.

Потухли звезды, ночь умерщвлена.

Охранник видит: цвета солидола

плывет над крышей полная луна,

и выпадает свет из-под подола.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Он прежде, видно, лекции читал

То ль в ПТУ, то ль в важном местном вузе.

Про Канта, правда, вряд ли что-то знал,

Но что слыхал — так точно! Он не лузер.

Раз рядом клён, то есть и Галилей.

Коль клён одрях, без Канта — как без духа.

А впрочем, в этой стройке нет милей

Котёнка… после трёпки с рваным ухом.

Гнетут воспоминания о том,

Как в местных вузах провели реформу:

«Философов» отправили гуртом

Послушать песни строек в униформе.

Теперь и кит, и котик под рукой.

И стройку, и страну спасти возможно.

Вот и Луна — она-то здесь на кой?

С неё подол «философу» снять сложно.

И сторож, притомившись сторожить,

Одновременно думая о Канте,

Мечтает в этом доме сам пожить,

Как человек, поддавшись пропаганде.

Земля зарёй уже навещена —

Цвет солидола станет ночи пухом.

И здорово, что ночь умерщвлена,

А вовсе не котёнок с рваным ухом.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Невзрачный район, как помарка,

побелкой исправлен давно,

здесь пахнет вином и зажаркой

от послевоенных домов.

Здесь ветер гуляет по крышам,

чуть слышно гудят провода,

и в каждом строении рыжем

из крана выходит вода.

Живут здесь легко и без веры,

не парятся по мелочам,

но месседжи в высшие сферы

пытаются слать по ночам.

Ночная верхушка поселка

украшена теплой луной,

стоит новогодняя елка

на детской площадке одной.

Вода здесь выходит из крана

и в снег превращается, чтоб,

идущие из ресторана,

волхвы увидали сугроб,

площадку, скамейку, качели,

столбы, ледяное белье,

звезду на рождественской ели

и свет непрерывный ее.

ВЛАДИМИР БУЕВ

*

Трущобы окраин рабочих

навряд ли побелка спасёт.

Дурманами тут заморочить

любого способен помёт.

Романтикой прёт не по-детски

из каменной щели любой.

Вот раут готовится светский,

но сорваны краны с водой.

Не жизнь, а малина. С чего бы

Царю челобитные бить?

Трущобы у них как трущобы.

Зачем же начальство дразнить?

Пусть смотрят себе в поднебесье

на дико кривящийся диск.

В предновогоднем замесе

лишь ель — мировой моды писк.

Поморщатся высшие сферы,

Прочтя в челобитных нытьё:

«Пускай поедают эклеры,

коль хлеба лишились! Хамьё!

Без дела царя беспокоят

в последний декабрьский денёк.

Пусть детскую горку построят,

скамейку, качели, мосток».

И свет на окраины свыше

(с начальственных морд) не пришёл.

Луна прогулялась по крышам —

и то для трущоб хорошо.

ГАННА ШЕВЧЕНКО

*

Все, переболевшие ковидом,

начинают верить в чудеса,

пандемию выдумал Овидий,

чтоб уединиться и писать.

Снег сегодня чист, как на картине,

даже под приступками аптек,

я вчера была на карантине,

но теперь свободный человек.

По земле все так же ходят люди

с полными пакетами и без,

стоит ли заботиться о чуде,

если воздух соткан из чудес.

Романист с улыбкой Эйс Вентуры

на витрине блещет красотой,

мне ж милей киты литературы —

Достоевский, Чехов и Толстой.

Закупила гору витаминов

и давай о будущем мечтать —

постарею, сяду у камина,

буду Карамазовых читать.

Три большие пламенные птицы

в облаках над городом кружат.