Валерий Семенович Вычуб - Олигарх

посоветовались. У нас это серьёзно. Венчаемся сегодня в местной церкви. Приглашаем всех на свадьбу. Внедрим передовые технологии. Повысить урожайность. Сына назовём в честь нашего замечательного прокурора. Я кончил, товарищи. Слезай Жанна.”

И Жанка вся зарделась, глаза потупила. Такая красавица, всем завидно, вот, думают, счастье Василию Алексеевичу, кровососу.

Милиции, конечно, отбой дали, но она всё равно приехала и тоже на свадьбе плясала. Правительственная комиссия по этому случаю на денёк задержалась, телевидение там из города, всё как у людей. Передовой фермер женится на потомственной крестьянке.

Нюрка, ну такая тёща! тебе б такую, похорошела, помолодела, не узнать. Целует Василия Алексеевича взасос, еле оторвали.

Обвенчались, пир горой, неделю все пьяные ходили, но турнепс успели убрать до холодов.

Сынок родился весь в папу. Трактористы до сих пор с исцарапанными мордами ходят. Жёны выясняют: “кто сблядовал?” Но Василий Алексеевич сияет. “Под такого пацана мы ещё один кредит возьмём”.

Маленький, а играет на гуслях, коровы заслушиваются. В Москве тоже заслушаются. Порешат братки очередного царя. Будет, будет наш Коля (Николаем назвали) царём всеа Руси.

От Кабыздоха 1-го до нашего Кольки четырнадцать родов, от Николая 3-го до переселения в места компактного проживания на Земле Франца-Иосифа четырнадцать родов, а там рукой подать.

Воссияем.

***************************************************

Amata nobis quantum amabitur nulla

Светлой памяти товарища Евсюкова посвящает автор эти лирические строки.

Маньяк-милиционер-педофил-садист вышел в ночное дежурство.

– Дяденька! Только о гуманизме!

Он посмотрел. Молодая, но уже плотная. Слегка смуглая. В темноте особенно пикантно. Не видно, что грязная.

До лесополосы недалеко, успею додежурить, решил милиционер и повёл девочку.

Девочка по дороге объясняла, что папочка напился пьяным, долго зачем-то бил мамочку. Мамочка сейчас лежит, ничего не говорит. А папочка зачем-то залез на дерево, зацепился за веточку, висит и качается.

Как удобно, вздыхал милиционер. Третьей будет. В состоянии аффекта, в результате суицида. Нашел, обнаружил, почти предотвратил, но уже не дышала.

Светила премия в квартале. Светила луна. Пели соловьи. В лесополосе их развелось. И никто не убивал.

Девочка шла и думала.

О чём думают девочки. Лунной ночью. В лесополосе. Рядом с верным надёжным другом. Папочка в беде. А этот поможет и защитит. Вон он какой плечистый. Он и мамочке поможет. А потом мы станем хорошими друзьями. И у него хорошая квартира. И он почти неженатый. Ах, как поют соловьи.

Вот, кажется, и то место. Луна ярко освещала поляну. Милиционер расстегнул кобуру. В ветвях действительно что-то белеется. Под деревом действительно что-то чернеется. Девочка не соврала.

Поют соловьи. Он вспомнил, что он ещё не женат. Лучшие минуты в родном общежитии вдруг вспомнились ему.

Как он подглядывал, а она писала. Как он писал на стене, а она смотрела. Как он писал на стенку, а он писал выше всех. И она смотрела, она одобряла.

И они не знали, что трихомоноз приводит к тяжким последствиям.

Но всё проходит.

Он прожил жизнь и ни о чём не жалеет.

А она пожалела. Она была первой. И он её убил с особо зверской жестокостью.

Никогда не зверейте, думал он. Всегда оставайтесь человеком. Кто ещё, как не человек, может изобрести такое, что ни одному зверю не додуматься.

Додумывал он уже на автомате.

Он бил, а она увёртывалась.

Он душил, а она кусалась.

Папочка качался на веточках, молча одобряя:

Бей её, все они такие!

И не встала мамочка, не сказала своё пьяное, но искреннее. Хуй ли бьёшь, матерьял портишь?

И он смирил свой пыл безудержный, удаль карамазовскую в кобуру спрятал.

Привязал дитё к белой берёзе. Заткнул ей рот грязной тряпкой. Сколько их тут, в лесополосе валялось. И грязных и очень грязных. Может быть, жениться, думал он. Изнасилую вот и женюсь. И она таинственно блестела восточными загадочными глазами. Не пожалеешь, женишься. Но сначала изнасилуй.

Пел соловей что есть мочи. Надорвался и затих.

Надо же, удивился он. Она удивлённая новым ощущением, мычала что-то ласковое, что-то обнадёживающее.

Когда он достал свой хорошо отточенный, проверенный в боевых точках клинок и уже подносил к горлу, она ещё на что-то надеялась.

И её вера, её надежда, её кроткая беззаветная любовь потрясли душу опытного педофила.

– 14-то хоть стукнуло? – Хрипло выдавил он сквозь --">