Варвара Андреевна Карбовская - Охотник

Пахомыча. Тот сидит сгорбившись, совсем не похож на того красавчика глухаря, который токовал на крыльце во флигеле. Лоб наморщен, щека вздрагивает, как в тех редких случаях, когда он волнуется. Что его волнует сейчас, интересно бы знать: предстоящее объяснение с женой? Или то, что кончилось приятное времяпрепровождение? Или он боится, что обо всем узнает сын?

– Вообще-то она виду не показывала, – отвечает Телегин. – И сказала, что Володе писать воздержится. Стало быть, надеется, что это явление временное.

Алексей Пахомыч смотрит на него с такой надеждой, у него такое жалкое, расстроенное лицо, что Телегину уже хочется чем-то помочь ему. Но чем он его может подбодрить, когда они с Анной Петровной полдороги шли и молчали. Она ни полсловом не обмолвилась о своих переживаниях или намерениях. И тут он вспоминает про собак.

– Чудно мне показалось, Алексей Пахомыч, – говорит Телегин, – другая женщина, безусловно, впала бы в психическое состояние, потребовала бы конкретных объяснений, все факты разузнала бы, а чего нет – сама бы додумала для пущего мучения. Но у Анны Петровны диаметрально противоположное поведение: об вас ни полслова и только, понимаете, все о собаках!

– О собаках? – Алексей Пахомыч подымает голову, недоверчиво смотрит на Телегина.

– Исключительно о собаках, – подтверждает Телегин. – Об вас прямо-таки ни звука, а об них очень даже сожалела.

– Она их действительно любит, – задумчиво произносит Алексей Пахомыч, – но все-таки…

– И я так думаю! – подхватывает Телегин. – Все ж таки муж – это муж, а собаки, они собаки и есть. – И, чувствуя, что Алексею Пахомычу почему-то становится легче от его слов, он добавляет, будто бы сам удивляясь слышанному: – Говорит: «Наля, Дама, я-то думала, что вы охотитесь, воздухом дышите, желала вам ни пуха ни пера…»

Он улыбается и ждет, что Алексей Пахомыч тоже улыбнется, но тот снова хмурится и опускает голову.

– Это она не собакам желала, Олег Иваныч.

«Значит, не попал, – думает Телегин. – Чужая душа вообще – потемки, а в которой произошло короткое замыкание; в такую и лезть незачем без специальных навыков».

Он останавливает машину у подъезда. Алексей Пахомыч некоторое время сидит неподвижно, потом распахивает дверцу.

– Ружье, мешок, – напоминает Телегин.

Алексей Пахомыч отмахивается и идет к двери, ссутулившись, глядя себе под ноги.

«То-то собаки сейчас забрешут от радости, – думает Олег Иваныч, разворачивает машину и выезжает на магистраль. – Конечно, собаки, они собаки и есть, и по научным данным у них вместо души один рефлекс. Но другой рефлекс так разбередит, хуже всяких слов. А насчет ружья я зря напомнил. Совестно идти с мешком и с ружьишком, когда жена знает, откуда он возвращается. Охотник».

Олег Иваныч ставит машину в гараж и возвращается к себе домой.

– Ну как? – Наташа смотрит на него испуганными, жалостными глазами.

– Все так точно. – Олег Иваныч моет руки, садится к столу. – Слава богу, я в этом деле больше не участник.

– Жалко мне ее, – вздыхает Наташа. – Не знала ничего, не горевала, а теперь знает и мучается.

– Обманутый человек, который живет и радуется, жальчее, – рассудительно говорит Олег Иваныч. – Над обманутыми людьми смеются. Нет того чтобы помочь. Если у человека шапку пыжиковую украли, ему и посочувствуют и проявят возмущение, а если муж обманул или жена гулена – смех, анекдот! Может быть, один только я по-настоящему и пожалел.

Наташа с беспокойством смотрит на мужа.

– А не догадаются они, что это ты писал письмо?

– Нет. Они подумают, что это кто-нибудь по злобе. Зурнихины соседи или еще кто. А я же не по злобе!

– Я знаю, – тихо говорит Наташа. – Только все равно, это нехорошо, когда письмо тайное, без подписи…

– Анонимное, – уточняет Олег Иваныч. И добавляет поучительно: – Нехорошо тогда, когда его подлец пишет, чтоб очернить или утопить человека. Или чтоб порадоваться на чужое несчастье. А я что же, подлец, по-твоему?

– Ой, – Наташа прикрывает рот рукой как бы для того, чтоб не вылетело еще какое-нибудь глупое слово.

– Вот то-то! – Олег Иваныч хмурится и говорит строго: – Я сам с этим письмом горя хлебнул. Но у меня были две цели. Во-первых… – он откладывает ложку и загибает большой палец, – чтоб мне в этом деле не участвовать. Сказать начальству, что я этот его ход конем и захват чужой ладьи не одобряю, это все равно что с ним больше не работать. Во-вторых, – он загибает --">