Полина Люро - Михалыч [СИ]

склад городского театра. Что это ― сходка бомжей в лесу? Не может такого быть! Значит, точно ― сплю. Что, вероятно, и к лучшему. Привидится же…»

Он внимательно присмотрелся к публике, сидящей на траве.

«Странные людишки. Неужели актёры-неудачники, которых выгнали взашей?» ― весело хмыкнул Михалыч. Что греха таить, когда-то, он тоже служил в театре и до сих пор был неравнодушен к этому пристанищу греха. Вот и его однажды выперли из храма Мельпомены за якобы слишком частые попойки с сослуживцами. До сих пор обидно. Может, он и пил, но изредка. Во всяком случае, не больше некоторых весьма заслуженных артистов.

Михалыч грустно вздохнул и направился к несчастным, потому что назвать счастливыми их было трудно ― мало того, что морды у этой театральной братии были набиты, и весьма основательно, у всех были связаны руки. А у Михалыча ― нет. Значит, и правда ― это сон. Причём, очень любопытный.

Он почти вплотную приблизился к опечаленной компании, и уже собрался было поговорить «за жизнь» с рыжебородым мужиком в кольчуге и шлеме набок, чей большой нос откровенно кровоточил, а подбитый глаз напоминал тёмный плоский булыжник. Впрочем, это и вправду оказался камень, который носатый прикладывал к огромному фингалу под маленьким и невыразительным оком.

Михалыч вежливо поздоровался и попытался присесть рядом. Но рыжебородый взмахнул короткими руками и, демонстративно зажав нос, отсел от нашего героя подальше.

― То же мне, фифа какая! От самого-то пахнет не лучше, чем от свиньи. Подумаешь, ― и он обратился к весьма симпатичному, но уж слишком ушастому товарищу, мечтательно воззрившемуся в небо. Михалыч посмотрел следом за его затуманенным взглядом и не увидел ничего особенного: звезд не наблюдалось, день все-таки, облаков ― тоже. Но что-то мальца заинтересовало, несмотря на то, что его голова была замотана пропитанной кровью тряпкой. Ну, кто его знает, может, парень ― поэт, стихи сочиняет…

Михалыч почтительно хмыкнул, собираясь пристроиться рядом с задумчивым ушастиком, но странного вида темнокожий мужик в чёрном плаще с рогами на голове отрицательно замотал головой и, показав на парня, выразительно покрутил пальцем у виска.

― Неужели такой симпатяшка ― и не в себе? Это все, видно, из-за раны на голове, ― не заметил, как произнёс вслух наш герой. И, как ни странно, рогатый его понял и даже ответил.

― Да, бедняга, вот уже два дня на небо смотрит, после того, как орки приласкали его своим топором.

― Да ты гонишь! ― удивился Михалыч, ― настоящие орки? Откуда эта зараза в Подмосковье-то взялась? Хотя в моём сне и не такое может быть…

― Каком ещё сне, опомнись, несчастный! Нас всех пленили безумные орки и собираются съесть. Троих уже ― того… Хорошие были ребята, весёлые, отбивались до последнего.

Михалыч похолодел.

― Так, значит, это очередь на…

― Именно, ― подтвердил страшную мысль рогатый.

― Как-то мне это не нравится, я страшные сны не люблю…

― А кто любит? Особенно, если всё ― чистая правда, ― грустно произнёс рогатый мужик.

Михалыч огорчённо покачал головой.

― Слушай, а почему мне никто не отвечает, я вроде к ним со всем уважением, а они двигаются…

Рогатый улыбнулся.

― Запашок у тебя, видно, сильный. Мне-то всё равно, я запахи не различаю.

― А почему ты меня понимаешь?

― Не знаю, это же твой сон. Может, развяжешь меня? Жуть как не хочется, что б меня в суп к оркам настругали.

Михалыч присел с болтливым мужиком, втиснувшись рядом с ушастым. Тот вдруг очнулся, безумным взглядом посмотрел на улыбающийся щербатый рот сновидца, и так заголосил, что все вокруг вздрогнули. Правда, продолжалось это недолго ― ушастик свалился в обморок.

Рогатый тип в плаще заржал.

― Ох уж эти нежные эльфы! Только и умеют, что баллады сочинять и охмурять доверчивых барышень. Жаль пацана, сожрут ведь нечистые. Я пытался их уговорить хоть его отпустить, мальчишка же совсем, но вот какую шишару на макушке получил, ― и он продемонстрировал огромный вырост между рогами.

Михалыч поохал, а потом двинул рогатого в бок и хмыкнул:

«А я было подумал ― это третий рог режется». Шутка понравилась обоим, и они громко засмеялись, чем вызвали неудовольствие остальной публики.

― Слышь, а звать-то тебя как? ― наш весельчак обратился к обретённому приятелю, распутывая верёвки на его руках, ― меня Михалычем кличут.

― А я ― Демо Четырнадцатый.

― Почему четырнадцатый? ― тут же --">