Льюис Кэрролл - Вильгельм фон Шмиц (3 перевода и оригинал)

высказывания следующим замечательным утверждением, — в ней все, что я в ней видеть рад».

Поэт тем временем сидел и тихо улыбался сам себе, потягивая свой пунш. Единственное, чем отметил он внезапное исчезновение своего товарища, было вновь наполненным стаканом и сердечным возгласом: «Твое здоровье!», сопровождающимся кивком в ту сторону, где должен был бы находиться оратор. Затем он одобрительно крикнул «Верно, верно!» и попытался ударить по столу кулаком, но не попал. При упоминании сокрушенной заботой души он, казалось, оживился, так как пару раз понимающе подмигнул, будто имел много чего сказать по этому поводу, но окончание изречения подвигло его на произнесение собственного спича, и он тут же прервал подпольный монолог товарища, исступленно продекламировав отрывок из стихотворения, которое сочинил не сходя с места:

«Пусть даже мир неверен и жесток!

Нашел я в нем прекраснейший цветок —

Тебя, тебя, о Сьюки, встретить смог!

Но как же так, скажи, могло случиться,

Что за слугу решила ухватиться?

За негодяя разве держишь Шмитца?

Но нет! Простак отставлен был кругом,

А ты сидишь, увенчана венком,

И песнь поешь, и знаю я, о ком.

Разносчик пива, спутав сны и были,

Своею мнит ту лучшую из лилий,

Но близок, близок твой желанный Вилли.

И новый ключ душе откроет звуки,

Ведь Шмитц, будь деревенщина ли, дюк ли,

Твой весь во всем, о преданная Сьюки!» 

Он сделал паузу, передавая слово товарищу, но единственным ответом был донесшийся из-под стола громкий храп.

Глава 4

«Так вот каков конец…»

Николас Никльби 7

Облаченные в сияющие покрывала, наброшенные на них только что взошедшим солнцем, валы вздымались и плюхали под утесом, по которому шествовал поэт. Читатель, возможно, будет удивлен, что он так и не добился встречи со своей возлюбленной Сьюки; читатель может даже потребовать объяснения, только напрасно: единственная обязанность историка — с неотступной точностью записывать течение событий; если же он идет дальше и пытается вникнуть в скрытые причины вещей, ответить на разные «почему» и «отчего», тогда он вступает во владения метафизиков.

Теперь поэт достиг небольшого возвышения в конце посыпанной гравием дорожки, где нашел местечко, господствующее над морской окрестностью. Там он устало опустился на землю.

Некоторое время он мечтательно глядел на широкое пространство океана, но затем, взбудораженный внезапной мыслью, раскрыл маленький блокнотик и принялся править и дописывать свое новое стихотворение. При этом он еле слышно шептал сам себе: «Ветрам — гетрам — фетром», нетерпеливо отбивая счет ногой по земле.

— А, сойдет и так, — наконец промолвил он, облегченно вздохнув: — поэтам!

О скалы был разбит его баркас,

Штормило море, обжигало ветром,

И тело дюжее, увы, никто не спас! —

В пучине смерть предписана поэтам.

— Ведь последняя строка особенно хороша, — возбужденно проговорил он, — по Кольриджевому принципу аллитерации: три слова из четырех на «П», да плюс вначале сочетание «П», «Н», «С», а в конце «С», «Н», «П» — в пучине смерть предписана поэтам.

— Берегись! — прорычал над его ухом низкий голос. — То, что ты говоришь, будет использовано против тебя. И не дергайся, мы тебя крепко держим. — Последнее замечание было вызвано попыткой поэта высвободиться из возмутительной хватки двух мужчин, неожиданно налетевших на него сверху и теперь державших за воротник.

— Он ведь признается, констебль? Вы слышали? Это ж надо: смерть прописал! — произнес все тот же голос (который со смаком выговорил благозвучное звание своего помощника и который — об этом, вероятно, и говорить излишне, — принадлежал старшему путнику из первой главы). — А ведь он может поплатиться за это жизнью.

— Ах, оставьте, — дружелюбно проговорил другой, — сдается мне, джентльмен стихи читает.

— Да что же... что произошло? — изумленно произнес наш несчастный герой, едва обретя дыхание. — Вы... Маггл... о чем ты говоришь?

— О чем говорю! — взвился его бывший приятель. — О чем ты сам говоришь, если на то пошло? Ты убийца, вот ты кто! Где официант, с которым вы были этой ночью? Отвечай!

— Кто? Официант? — медленно повторил поэт, все еще ошарашенный внезапностью своего пленения. — Бросил я его... он спал...

— Ага! — завопил его друг прямо ему в лицо, так что еще невысказанные слова --">