Ян Гельман - 666, или Невероятная история, не имевшая места случиться, но имевшая место быть

страшные, опять шинельные и в конце их кустари кооперированные рассеялись – кто в дальние края, а кто дымом из труб…

Все кончается, кроме времени, а время, оно меняется только. Вот и пришли времена Новые. И новые кооперированные, внуки первых кооперированных, решили сгоряча Фабрику опять назвать именем товарища Зачинавшего. Времена-то – Новые. Да только решив и доски с бюста совсем почти содрав да новый бюст, что на старом стоял, сбросив, призадумались.

Что Зачинавший зачинал, это вроде бы теперь опять ясно, что репрессирован безосновательно – разъяснили, что реабилитирован посмертно, с этим тоже порядок, а вот насчет агента неясно, нет точного указания.

И решили Фабрику так переименовать, чтоб уж больше не переименовывать. Шуточное ли дело: известки да гипсу, да досок фондированных – бюсты заколачивать – не напасешься.

И назвали Фабрику Имени Юбилея Событий. Каких таких событий? А славных! Юбилеев в стране вон сколько – больше, чем Фабрик. И все славные. Поди разберись, поди придерись. И стала Фабрика Имени Юбилея Славных Событий. И переименование ей теперь больше не угрожает. И ничего ей теперь не угрожает. Она ведь теперь совсем ничья, а что ничье – то не пропадет.

Не пропала и Фабрика. Время шинельное закончилось, сукно шинельное осталось. И начали из него потихоньку одежонку ладить. И пошла опять жизнь, застучали швейной машинкой. И начала Фабрика расти, Укрупняться. Ассортимент да номенклатуру улучшать. Времена-то Новые. Только укрупнилась до конца, самое время разукрупняться – филиалы создавать. Улучшать ассортимент да номенклатуру. Времена-то Новые. Ну, а уж как филиалы создали да разукрупнились, тут самое время объединяться. И улучшать, конечно, так как Новые они, времена. Так вот и жила Фабрика имени Юбилея Славных Событий и гигантела себе потихоньку, да занесла над ней свою метлу Власьева Елизавета Егорьевна. Старушка.

А борьбу с Фабрикой за чистоту родного квартала вела Егорьевна тяжкую и отчаянную. Постоянно улучшая ассортимент и номенклатуру, Фабрика завалила изделиями своего производства необъятные просторы страны, а отходами его же – прилегающую к стенам Фабрики территорию. В последнее время и вовсе невмоготу стало старушке. Все чаще наталкивалась ее метла-ровесница последнего улучшения жизни – на дивное Нечто, разбросанное тям и сям среди выбоин подотчетного квартала Улицы.

Вот и сейчас, дивным светом, чахлые струйки дождя разогнав, подмигнуло Оно Егорьевне и заискрилось, павлиньим боком нежно и упруго.

– Господи! – Егорьевна перекрестилась в уме (многолетняя привычка человека, состоящего при государственной службе), – Господи, прости ты их, запланированных, да сколько ж можно?

А Нечто светилось ярко и упорно, метлу озаряя, но не отвечало, так как являло собой предмет хоть и душевный, но не одушевленный – большой кусок Барахлона – дивной синтетической ткани, ввозимой, из далекой, но вполне развитой страны, для пошива в отечественных условиях и обстановке трудового энтузиазма предметов женского туалета. Для покрытия острейшего дефицита этих предметов, ввиду крайней недостаточности ввоза их из все той же далекой, но вполне развитой страны. Где производились эти изделия в достаточных количествах, но в обстановке недостаточного трудового энтузиазма.

Барахлон был визгом, воплем, стоном сезона, мечтой как отдельных граждан, так и организаций, из этих граждан состоящих. Потребность в нем была неиссякаема, и поэтому крали его с Фабрики все, кто мог (а могли все), в количествах неподъемных. И поскольку процесс этот очень близкий к производственному, был значительно легче последнего – Барахлон просто выбрасывался из окон на Улицу, чтобы потом подобрать. – часть Улицы, на которой месторасположена Фабрика, давно стала бы непроезжей, если бы не старания дворничихи несегодняшней формации. Дело в том, что далеко не все, выбрасывавшие продукт из окон, подбирали его потом, позабыв о нем: кто за бурной производственной, а кто и за еще более бурной общественной деятельностью. И тяжкая участь транспортировки невостребованного Барахлона выпадала на долю страдалицы за веру.

Обычно сгибаясь в три погибели под тяжестью дневного улова, старушка Власьева влекла его в расположенную по соседству церковь Святого Руконаложения, ревностной прихожанкой которого являлась издревле. И где пастырем всех страждущих вот уже много лет служил благочинный отец Агасфертий. По пятницам же --">