Николай Николаевич Наседкин - Улыбки и усмешки

семейство.

– Поздравьте меня, – глаголет, – и возрадуйтесь: мне от Всевышнего премия вышла – лампочкой-душой награждён!

Возрадовались было чада с домочадцами, но потом даже чуть ли и не обиделись: чушь какая-то! Других вон месячным окладом премируют или, на худой конец, часами с кукушкой…

Повертела супруга стоваттку, потом тёща с тестем и четверо отпрысков на свет её поразглядывали и, пожав плечиками, плечами и плечищами, вернули душу Петрову. А тот (душевный человек!) простил их легкомыслие, обтёр стеклянный пузырь чистым рушником и на самое дно комода среди исподнего зарыл. Время от времени достанет, полюбуется и опять в бретельки да кружева упрячет – душа должна знать своё место.

Случилось же так, что дражайшая его половина полезла как-то раз перед банным днём за бельишком и лампочку ту нащупала. Вот, думает, к месту находка, забыла про неё, а в зальной люстре как раз один из светильников сгорел. Ввинтила она душу муженька в патрон, щёлкнула выключателем и… Такой волшебный, такой уютный, такой согревающий, какой-то весь розовый из себя свет залил квартиру, что просто – ну!

Пришёл Петров со службы (он имел диплом гидромелиоратора и потому в вытрезвителе работал), вскипел поначалу и хотел супружнице варфоломеевский вечер устроить – ан нет, не может. Душа так красиво светится, так хорошо греет… Сели все Петровы в зале и начали купаться в лучах души главы семейства.

Так и повелось: и сам Петров, и жёнушка, и тесть с тёщей, а также петровята страсть как домой теперь торопились. Наспех отработают, отучатся, отыграются, отгуляются и – домой. Смешно сказать, Петров теперь на работе алкашиков вместо получаса – пять минут стал под душем ополаскивать, до того домой торопился.

Соберутся, значит, окна зашторят-занавесят и включают душу: хорошо, уютно, света и тепла как раз на восьмерых.

* * *

Сидоров, тот как вцепился в свою благоприобретённую душу, выскочил из небесной канцелярии и мучиться начал: куда эту душу спрятать? Сунул было под пиджак, во внутренний карман, но душа такой неприличной, такой женственной округлостью встопорщилась, что просто срам. Втиснул в брючный карман – ещё порнографичнее. Пристроил тогда Сидоров душу свою в шляпу, поля её сложил в горсть, словно пяток яиц на свой холостяцкий ужин несёт, и побежал такси ловить – для такого случая и трояка не жалко.

Дома, в своей холостяцкой квартире, Сидоров Умелые Руки выдернул из пижамных брюк поясную резинку (для такого случая и пижамных брюк за 7 руб. 50 коп. не жалко!) и пришпандорил изнутри шляпы этакую удавочку для своей души. А чтобы, не дай Господь Бог, ветром когда шляпу ту не сдуло, он и на шляпу удавочку через горло сделал. Получилось как у ковбоев американских, о чём, правда, Сидоров не подозревал, ибо не только с американскими ковбоями, а и с соседями по лестничной площадке никогда не знался и знаться не хотел.

Стал так ходить. Смешно со стороны, конечно, смотреть, зато душа у Сидорова всегда при себе. Где приходилось шляпу снимать, на работе, предположим (он младшим бухгалтером во «Вторбрыкмыктыркмате» работал), так он невозмутимо и пыхтя левую ногу в шляпную удавку продевал и пристраивал шляпу на своём мягком колене. Душа отдыхала.

Долго ли коротко ли время шло, только однажды совершенно случайно Сидоров задержался на работе (была ревизия и пришлось на пышном банкете по этому скромному поводу присутствовать) и уже в потёмках, да притом с игривой головой до хаты (а она у него с самого что ни на есть краю была) добираться. Удивительно, что при всех этих зловредных обстоятельствах Сидоров проехал свою остановку. На конечной кондукторша разбудила Сидорова и обрадовала: машина, дескать, идёт в парк, освободите салон. Вышел бедный Сидоров из автобуса, огляделся и понял: его утартало в такие дебри города, что просто хоть «ау!» кричи.

«Вот так-то тебе, братец, по банкетам рассиживаться!», – трезво подумал Сидоров и, чуть подпрыгивая и чуть прискуливая, потрусил вдоль по улице, придерживая шляпу руками и посекундно оглядываясь.

Как специально, словно в кино «дефтективном», все фонари на этой Богом забытой улице или сгорели на работе, или были в пух и прах раскокошены аборигенами: темь – хоть очки разбей. Душа Сидорова, видимо, сжималась под шляпой от страха, если только способна стеклянная и хрупкая душа сжиматься. Сидоров об этом не знал, он шёл наощупь и думал только о том, чтобы не сверзиться в канаву или не поцеловать --">