Ефим Яковлевич Курганов - Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

непримиримой борьбы с так называемым торговым направлением в литературе, в процессе отстаивания лучших ценностей, созданных дворянской культурой. В круг этих ценностей и Пушкин, и Вяземский включали не только создания архитектуры, музыки, литературы, но и совершенно особую сферу – устную словесную культуру, одним из ведущих жанров которой как раз и был анекдот.

Что же считали анекдотом люди пушкинской эпохи? На этот совершенно естественный вопрос дать краткий, исчерпывающий ответ, к сожалению, почти невозможно.

Под анекдотами тогда понимали и исторические труды (скажем, «Тайная история (Анекдота)» П. Кесарийского, «Анекдоты о царе Петре Великом» Вольтера и т. п.), и литературные портреты, апологи, «невыдуманные повести», «истинные происшествия». И все-таки можно определить ряд требований, необходимых для существования жанра: неизвестность, неизданность, новизна (новости). Отвлекаясь от частностей, можно сказать, что в основе анекдота неизменно должен лежать необычный случай, невероятное реальное происшествие.

В «Частной реторике» Н. Ф. Кошанского весьма точно было подмечено: «Цель его <анекдота>: объяснить характер, показать черту какой-нибудь добродетели (иногда порока), сообщить любопытный случай, происшествие, новость…»^[1]

В «Энциклопедическом лексиконе» А. Плюшара (статья А. Никитенко) анекдоту было дано определение, обозначившее его основные черты: «…краткий рассказ какого-нибудь происшествия, замечательного по своей необычности, новости или неожиданности…»^[2]

Выделив неожиданность, даже невероятность случая, лежащего в основе анекдота, А. Никитенко подчеркивает: «Главнейшие черты хорошо рассказанного анекдота суть краткость, легкость и искусство сберегать силу или основную идею его к концу и заключить оный чем-нибудь разительным и неожиданным»^[3].

Попытаемся немного раскрыть и развернуть это крайне сжатое определение. Итак, в центре анекдота находится странное, неожиданное или откровенно нелепое событие, выпадающее из повседневного течения жизни. Причем его странность или нелепость в процессе рассказа нарастает и разрешается лишь в бурном, остром финале. Более того, анекдот строится не просто на невероятном событии, а на событии, принципиально не совпадающем с читательскими или слушательскими ожиданиями.

Иначе говоря, внутреннее противоречие, несовпадение прогноза с результатом, преподнесение «небывальщины» как самой очевидной реальности и определяют в главном суть той эстетической игры, на которой как раз и строится анекдот. Причем подача художественного вымысла или, во всяком случае, события достаточно невероятного не просто «работает» под действительность, ибо необычность и нелепость не скрыты, не затушеваны, а подчеркнуты, выделены. Это и есть то главное, что определяет феномен анекдота. Хотя сфера бытования жанра устная, анекдот, тем не менее, представляет собой «особый вид словесного искусства»^[4]. Он несомненно литературен. Жанр демонстративно «играет» под действительность, ибо на самом деле тексты, создающиеся по канонам анекдота, ни в коей мере не могут быть с этой действительностью отождествлены. Как точно подметил в свое время В. Э. Вацуро^[5], в анекдоте главный интерес переносится с фактической достоверности события на психологическую.

Но анекдот – это не только и не просто игра. Он важен и интересен как своеобразная летопись вкусов, предубеждений и предпочтений, живая, необычайно колоритная, психологически достоверная, в лучших своих образцах доставляющая чисто эстетическое наслаждение.

Выше уже говорилось о роли финала в анекдоте, то есть о том, что принято называть его пуантом, или острием. Однако финал анекдота часто не просто неожиданен, но во многом и непредсказуем и зачастую даже как бы отделен от основного текста, не вытекает из него, противоречит ему, изнутри взрывая повествование, заставляя его играть и искриться.

Так, в устной новелле знаменитого рассказчика пушкинского времени Дмитрия Цицианова^[6] по прозвищу «русский Мюнхгаузен» (наиболее полная сводка его анекдотов представлена в настоящей антологии) об огромных пчелах – размером с воробья, живущих в обыкновенных ульях, – финальная реплика («У нас в Грузии отговорок нет: ХОТЬ ТРЕСНИ, ДА ПОЛЕЗАЙ!») фактически не разрешает основного развития действия, а спорит с ним, переворачивает его, кардинально смещает акценты. И --">