Иван Александрович Мордвинкин - Глупый старик

Никита вздохнул. Как старику расскажешь о потере чувств, о внутреннем отчуждении, о разности потенциалов и утраченном родстве душ.

— Да как вам объяснить? — задумался он. — Стали как чужие. Раньше душа в душу жили, а теперь… И поговорить не о чем. Так и молчим весь вечер, хотя и не в ссоре.

— Это да… — согласился старик и поджал нижнюю губу, отчего его борода растопорщилась, как седой ежик. — Вот и я говорю бабке своей — мы с тобой мало говорим. Нешто мы чужие люди? Хочь разводись! Да… Так она иной раз так разгуторится, что хочь кляп в ухи затыкай! Ой, бабка.

— Вот то-то и оно! — оживился Никита, обнаружив в старике внезапно явившегося понимающего союзника. — Мы же должны любить друг друга! А мы — как чужие люди. И зачем тогда друг друга мучить?

Старик замотал головой, с возмущением вытянул губы трубочкой и схмурил косматые белые брови.

— Истинно! Истинно, мучить! — он даже восклицательно потряс в воздухе искривленным трудом и временем пальцем. — Мучать-то! Не-ет. Мучать не надо друг друга, тут, да! Надо без мучений. Да…

— Вот я и хочу спросить у духовника, — уточнил Никита. — Стоит ли жить без любви и как венчанным развестись.

— Да. Эт правильно, — одобрил Федор Михеич. — Эт надобно-то спросить. Коли нет любви, то как жешь? Без любви-то оно негоже. Ежели была-то она, конечно, любовь-то эта. Да.

— Да была, — отмахнулся Никита устало — полночи в электричке сказывались сонностью да вялостью, какая особенно обостряется перед восходом солнца. — Любили, как могли не любить? По-настоящему любили, иначе бы и не поженились.

— Это да! — поддержал Федор Михеич. Он положил костистые руки на коленки, как первоклассник на старинной фотографии, и всмотрелся в даль. — И откудова оно только берется все энто-то? Влюбишься, и вот тебе любовь. Дар Божий! Так и есть. Да.

— В том-то и дело, — согласился Никита и даже взглянул на сторожа внимательно и с удивлением — и откуда старику знать про любовь? — Любовь — это дар Божий. Ну, а если Бог отнял его, то мы-то что можем поделать? Мы ж сами ее не придумаем.

При Божием упоминании сторож перекрестился с невнятной шепчущей молитовкой и снова со всем согласился:

— Да-да. Нет-нет. Не придумаем, — он разровнял распушенную бороду, явно запнувшись на поиске следующей реплики. — Сами-то что мы может? Любовь-то, она ж как цветок, отцвела красиво, да и завяла криво. Знать бы наперед, что она развеется по ветру, так и хранили б ее.

Никита растер ладонями сонное лицо, потянулся, раскинул согнутые руки, распрямляя затекшие плечи и сталкивая друг с другом лопатки на спине. Наконец, уселся ровней и выдохнул — как выбросил наболевшее вон.

— В каком смысле? — до него не сразу дошли слова собеседника. — Что вы имеете ввиду, когда говорите “по ветру”?

— Да нет, нет. Эт я так — для словца, — дал заднюю старик, напустив на себя смущенный вид. — Оно ж так выходит: любовь-то Божья, а сердце-то человечье. Вот оно-то и расточает. То рассердится, то осудит. Так и выветрит всю любовь. Эт завсегда так, со всяким случается. Да-а.

Никита взглянул на старика с уважением — была в его словах своя правда.

— А как вы? — заинтересовался он уже жизнью Федора Михеича. — Тоже разводились?

Старик, не ожидавший настолько личного вопроса, даже опешил, но быстро собрался:

— Мы-то? А как жешь? Мы-то с бабкой моей… Ой, бабка, — вспомнив о супруге он сложил руки замочком на животе и с едва уловимой улыбкой уставился под ноги притуманенным взглядом, какой бывает у задумавшегося или погрузившегося в воспоминания человека. Наконец, налюбовавшись памятными образами всласть, продолжил: — Разводились. Да-а. И много раз! До обеда разводимся, а пообедаем — и обратно сводимся. И так бывало, частенько мы, пока дети не пошли. Да. А потом некогда стало. Все, думаем, развестись бы, да когда ж тут. Да.

Солнце, наконец, прорвало линию горизонта, и небо просветлело, почти внезапно, вдруг натянулось чистой голубой паволокой, какою ему предстояло украшать весь этот день.

— Дотерпели… Вот и конец ночи, — блаженно вздохнул Федор Михеич, приметив начало дня. — Как мы с бабкой. Терпим, терпим. И так оно… Да.

Никита тоже вздохнул, но тягостно, от того, что натыкался в мыслях на противоречия.

— Если только терпением жить, так это не жена, а партнер какой-то, — заключил он вслух.