Агагельды Алланазаров - Собака, которая летала однажды

фью!..
Конечно, любоваться нахалом не было охоты.
- Мёнгёз сначала высунул нос, потом и весь
выбрался наружу.
-Бр-р-р! - Обожгло, словно выскочил из
ледяной проруби. Дрожа и клацая зубами,
вернулся восвояси.
Выходит, солнцу верить можно не всегда.
Обмануло!
Однако, оно было ни при чем. Кто же виноват?
Ветер. Сегодня он дул с Гарлыдага**. А вершина
* Прутики - усы суслика. Такими они казались
Мёнгёзу.
** Гырлыдаг - снежная гора.

13
его в самый жаркий день в белоснежной папахе.
Промерзший насквозь Мёнгёз вернулся
в конуру и мигом устроился под бок матери,
свернулся калачиком - тепло. Истома начала
овладевать всем его существом.
Ну что произошло-то? Ерунда! Подумаешь,
дел, вышел да вошёл. Так-то оно так, если бы не
сестренка: каждый шаг брата берёт на заметку.
Вот и теперь уследила, что ушёл без спроса и, не
озябни, вернулся бы не скоро. Чем не причина
понасмешничать?
- Почему так быстро возвратился? Надо было
погулять!
- Хо-холо-о-одно-о...
- Разве мамочка тебе не говорила?
- Я не слышал.
- Еще бы! Наверное, мух в это время ловил? А
может, ты глухой и ничего не слышишь?
Известно, чего стоит такое сочувствие. Да
если бы только это! Не только... Мёнгёз крепко
обиделся бы, догадайся, что хитрая сестрёнка
преследовала коварную цель: услышит мать
ее слова и строго отругает братишку. Ее же
похвалит: какая она послушная! Ничего такого
простодушный Мёнгёз и подумать не мог.

14
Умолкнув, щенята тесно прижались с разных
сторон к матери.
Тепло, шедшее от Лакмы, точно она была
вечно негаснущий очаг, скоро разморило их,
и они задремали. Когда во второй раз, уже
вместе с сестричкой, Мёнгёз вышел из конуры,
утренний пронизывающий ветер утих. Земля
согрелась. Солнце по невидимым ступеням
небесной лестницы поднялось высоко-высоко и
теперь стояло неподвижно в зените. Из овчарни
слышалось блеяние ягнят.
Благодать! Денёк выдался на славу и обещал
множество удовольствий.
И еще радость! Ее ни с чем не сравнить:
сегодня в коше остался главный чабан, дядя
Мурад. Даже от одного его взгляда сердце
Мёнгёза начинало трепыхаться пойманной
бабочкой - столько в нём было нежности.
Становилось немножко не по себе: за что?
И еще стыднее, что знал заранее и не мог,
как ни старался, чтобы не облизнуться: если
дядя Мурад будет свежевать барана, то ему
и сестрёнке обязательно перепадёт лакомый
кусочек. Щенок невольно облизнулся.
А никакого секрета, почему главный

15
чабан любил смотреть на щенят, и не было:
их неуклюжая походка, их игры напоминали
старому Мураду ага малых внучат. Они жили
в ауле. Кто же не тоскует по тем, кто дороже
всего на свете?
Лакма, между тем, засунув морду в казан с
отколотым ушком, наслаждалась похлебкой.
Звала и детей - ноль внимания. Даже и дочь на
этот раз не повела ухом.
Ничего, проголадаются - примчатся впере­
гонки. Как миленькие.
Так и вышло: прикосолапили и тут же,
отталкивая мать, принялись тыкаться носами в
казан.
Вот чудаки! Мать ли не отдаст своим детям
последнее?
Урча и захлебываясь, щенята позабыли обо
всем на свете и ничего, конечно, не слышали в
первую минуту, кроме треска за собственными
ушами.
В следующую же минуту...
А виноват был слух Мёнгёза - если помните,
такой тонкий, что он мог различить самый
тихий шорох. Не услышь он сейчас необычный,
странный звук - несчастье бы не случилось.

16
Звук, и верно, был более, чем странный.
Суслик свистел изо всех сил, пронзительно и
непрерывно - тревога!
Это поняли все суслики. Миг - и все они как
один нырнули в свои норки.
Мёнгёз тоже понял бы, будь он даже самым
беспечным из сусликов. Но он же родился
собакой.
- Фью, фью!..
Знакомый суслик - наверняка сегодня он
был часовым - просигналил еще раз: вдруг ктонибудь зазевался? И последним, как капитан
тонущего корабля, покинул свой пост - скрылся
под землей.
- Фью...
Что бы всё это значило? Любопытство, как
всегда, взяло верх, и Мёнгёз, оставив сестрицу
одну выскрёбывать и долизывать казан,
вперевалку потрусил выяснять, что случилось.
Куда делись суслики? Они не стояли как
обычно столбиками на барханах. Степь, куда ни
кинь взор, опустела. Даже его слух не мог уловить
ни звука.
Тогда он зачем-то взглянул на небо.
Там кружила какая-то одинокая птица.

17
Неинтересно! Какое ему дело до всяких
летающих?
Действительно, ему - никакого, --">