Коллектив авторов - История всемирной литературы в девяти томах: том седьмой

инстинкты русского крестьянина, которые они считали здоровым зерном трудовой крестьянской жизни, способным противостоять разрушительным влияниям извне и изнутри, хотя в действительности — чего не хотели видеть и признавать идеологи народничества — в послереформенную эпоху капитализм одерживал в России одну победу за другой не только в городе, но и в деревне. Вот почему изживание идей народничества (отзвуки которых проникли в 70‑е годы в творчество не только писателей, непосредственно связанных с освободительным движением, но и ряда других, в том числе скептически относившихся к идеям революционного народничества, как, например, Достоевский) было необходимой предпосылкой подъема русского революционного движения на новую, качественно более высокую ступень.

К числу влиятельных русских критиков и публицистов 70–80‑х годов принадлежали во многом близкие по своему духовному складу и литературным симпатиям к поколению Чернышевского и Добролюбова Н. В. Шелгунов (1824–1891) и пропагандист идей Бакунина, революционер — заговорщик П. Н. Ткачев (1844–1886). Наиболее же глубоким уважением в 70–80‑е годы XIX в. в демократической среде, наряду с именем Лаврова, выдвинувшего в своих «Исторических письмах» (1868–1869) взгляд на «критически мыслящую личность» как на главную движущую силу исторического процесса, пользовалось имя другого, самого авторитетного теоретика, публициста и критика — народника Н. К. Михайловского.

Но если уже философские и социально — исторические взгляды Писарева были по своему уровню шагом назад по сравнению с идеями Чернышевского и Добролюбова, то в еще большей степени это относится к идеям Михайловского, общественно — философское мировоззрение которого носило эклектический характер: основным его стержнем было убеждение в глубоком, неразрешимом конфликте между фатально действующей, стихийной исторической необходимостью и развитием личности (а следовательно, и законами человеческой нравственности). В соответствии с этим Михайловский, разделяя основные представления естественно — научного позитивизма и агностицизма, характерные для буржуазной мысли 70–80‑х годов, дополнял их идеями идеалистической по своему характеру «субъективной социологии». Поскольку между развитием личности и интересами народа, с одной стороны, и объективным ходом стихийного развития жизни, с другой, существует ничем не устранимое противоречие, доказывал Михайловский, то и общественный деятель, и писатель должны руководствоваться в своем стремлении к преобразованию жизни не законами объективного мира, а выработанной людьми идеальной «формулой прогресса», в наибольшей степени отвечающей требованиям (понятой узкоантропологически) человеческой природы. Выдвигая в своей социологической теории на первое место личность и противопоставляя ее обществу, Михайловский, подобно Лаврову, считал основной движущей силой истории «героев», а не «толпу» и полагал, что человек с сознанием и инициативой — «герой» — может легко увлечь за собой «толпу» (т. е. массу) на любое дело — как доброе, так и злое (статья «Герои и толпа», 1882). Проводя в своей оценке искусства и литературы прошлого и своей эпохи различие между служением их в одном случае суровой и трезвой «правде — истине», а в другом — высшей «правде — справедливости» (т. е. выражению этического и эстетического идеала) («Страшен сон, да милостив бог», 1889), Михайловский, хотя высоко ценил жизненную правду в искусстве, не замечал нерасторжимой связи этой объективной правды и субъективного идеала «справедливости». Поэтому он был часто склонен измерять ценность произведений художника в первую очередь степенью соответствия направления его мысли народническим идеалам, не стремясь постигнуть отраженную в этих произведениях объективную реальную диалектику жизни со свойственными ей сложными внутренними противоречиями. Отсюда — стремление Михайловского разграничить в творчестве Толстого его «десницу» и «шуйцу» (ее критик — народник усматривал в любовном отношении Толстого к семейному началу и дворянскому быту), поэтому он говорил о «жестоком таланте» Достоевского (склонность к мучительству как художественной самоцели) и замечал в повестях и рассказах Чехова всего лишь богатства внешней «фотографической» наблюдательности. Заслугой Михайловского как литературного критика поэтому были не столько оценка специфических особенностей творческой --">