Жерар Сивери - Филипп Август

Однако насколько это возможно? Ведь великие персонажи той эпохи не писали мемуаров, а современники-сочинители слишком часто описывали их образы в чисто риторических, условных выражениях. Прежде всего отметим, что содержание мемуаров обычно мало соответствует реальности и что литературные сочинения — это не лучшие свидетельства любой эпохи. Драгонетти показал, сколь многим жертвовали сочинители Средневековья ради литературной моды, приводя из-за этого сомнительные сведения. Не забудем также, что личные чувства, помимо любовных, стали получать право на литературное выражение лишь в ходе правления Людовика Святого, если не считать некоторых аррасских поэтов начала XIII века. Впрочем, писатели, которые говорят о Филиппе Августе и его главных советниках, приписывают каждому очень разные качества и наделяют их недостатками, которые весьма далеки от того, чтобы быть условными. Наконец, достаточно проследить деятельность этих людей, чтобы определить некий минимум личных черт и способностей, характерных для них.

В наши дни среди историков распространилась странная тенденция — рассматривать мужчин и женщин Средневековья как существ, крайне отличных от нас и стоящих значительно ниже нас. В действительности что мы о них знаем? Не следует ли, напротив, согласиться с Маргаритой Йорсенар, которая обличает «наше высокомерие, непрестанно отказывающее людям прошлого в восприятии, сходном с нашим»? (Archives du Nord, р. 21). На самом деле нужно признать, что различия в восприятии все-таки есть. Разве Филипп Август не стал планировать военную высадку в Англии после того, как ему привиделся сон на эту тему? К тому же нас может несколько удивлять средневековая страсть к пророчествам, которые иногда целенаправленно сочинялись. К счастью, исследователи исторического менталитета вносят некоторую ясность в этот спор о личностях прошлого, усердно стараясь выявить представления и мнения, господствовавшие в ту или иную эпоху. Однако этой цели можно достичь, лишь учитывая периодически происходившие изменения. Разве личности, более сильные и склонные к новаторству, не начинали менять устоявшиеся стереотипы? Что же касается того, следует ли считать, что средневековые мужчины и женщины были менее, чем мы, развиты в интеллектуальном плане, то надо признать, что никакого надежного способа для измерения интеллекта людей прошлого не существует. Мы можем быть уверены лишь в одном: многие центры, на которых фокусировались общественные интересы, изменились, вследствие чего в той или иной степени были задействованы различные секторы интеллектуальной активности.

Каков бы ни был итог этих важных споров, историк должен двигаться дальше в своих исследованиях, как только находит достаточное количество нужных сведений и когда простой анализ фактов это позволяет. В силу какой псевдодогмы можно систематически уклоняться от исследования деятельности тех личностей, которые были ответственны за политическую жизнь Средневековья? Это было бы недостойно исторической науки.

Разумеется, следует подвергать имеющиеся свидетельства очень серьезной критике. Филипп II является одним из наших королей, память о котором лучше всех сохранилась в коллективном сознании. Внимательное чтение источников той эпохи и трудов, часто фрагментарных, но следующих один за другим на протяжении столетий, показывает, насколько они ограничивались тем, чтобы сохранить почти одни лишь восхваления. Это фрагментарное и частичное использование информационных средств эпохи сделало из Филиппа человека, плотно укутанного в легенду. Критическое исследование заставляет, наконец, увидеть этого короля таким, каким он был, и избавиться от слишком простых и слишком красивых клише, которые дошли до нас через столетия. Но не значит ли это осмелиться коснуться фундамента нашей национальной истории, этого короля и правления, которые глубоко вспахали нашу землю и заложили в нее плодородные семена единства, независимости и государственности? Так, по всей вероятности, нужно истолковывать крайне осторожное отношение к Филиппу Августу среди историков. Они проявляют глубокое почтение к его ослепительному и славному образу, который представлен придворным капелланом Вильгельмом Бретонцем в эпической поэме «Филиппиды». Однако, создавая хронику правления под названием «Деяния», тот же автор, и в еще большей степени его предшественник Ригор, дали в нескольких пассажах, --">