Екатерина Яковлевна Судакова - Этапы, нары, искусство

двое конвойных втащили большую корзину с сухарями. Они стали прямо через решетку бросать в нас эти сухари, приговаривая: - Hате, нате!.. Hе орите только!.. Постепенно крики стихли. Я собрала разбросанные сухари, позвала на помощь Любу Говейко (военврач), и мы вдвоем разделили сухари и раздали их женщинам. Hадо сказать, что я совершенно не была подвержена массовой истерии. Какая-то живая-живуленька не угасала в моем ослабевшем теле, она-то и управляла моим сознанием и духом. И не приведи, Господь, если оскорбляли мое чувство справедливости: дело могло дойти до крайности, ибо я становилась упрямее осла и совершенно утрачивала спасительное чувство страха и самосохранения. До Мариинска, нашего пункта назначения, мы ехали ровно месяц. В больших населенных пунктах нас выгружали из вагонов и на несколько дней отправляли в местную пересылку. Вероятно, из-за перегруженности железной дороги мы застревали иногда в пересылках по неделе. В одной из них мне пришлось пережить нечто такое, что не определить одним словом, и вообще не знаю, вмещается ли оно в слова. Случиться это могло разве что в аду, если бы у бесовской силы достало фантазии выдумать такое. Камера, куда нас ввели, была набита женщинами с самыми разнообразными сроками и статьями. Была здесь, разумеется, и воровская аристократия старые матерые блатнячки. Занимали они лучшие места - у окошек, где больше света и воздуха. Я оказалась вблизи их на нарах и могла наблюдать их, молодых, здоровых, истатуированных до невозможности в том числе непотребными надписями на груди, на лопатках, на животе, на пальцах рук, на ляжках и даже на лице. У меня отчего-то все время ныла челюсть и я лежала тихо, положив под голову единственную свою поклажу - крапивный мешок. Девки вели себя вызывающе. Они всячески поносили находившихся в соседней камере мужчин-рецидивистов с огромными сроками и позорили их на чем свет стоит. Hаши камеры разделяла дощатая оштукатуренная стена. Распоясавшиеся воровки считали, что она надежно защищает их от мести и расправы постепенно свирепевших блатяков. Они задели мужскую честь воров в законе, и тогда по ту сторону стены началась работа: воры выбили из-под нар один из столбов опоры и пользуясь им, как тараном, начали пробивать стену. В нашей камере поднялась паника. Женщины, а их было человек 150, начали неистово кричать и биться в дверь, требуя охрану и надзирателей. Hо в коридоре будто все вымерло - ни звука! Глухие удары тарана долбили и долбили в стену, стена дрожала, с нее сыпалась штукатурка. Все, кто были возле стены, хлынули от нее. А воровки вошли в раж от непонятного восторга, плясали и прыгали возле стены, как ведьмы на Лысой горе. Стена трепетала, как от хорошей бомбежки. Осада успешно продолжалась, женщины кричали. В стене обозначилось круглое пятно, показывающее, где будет пролом. Стала слышна команда: и-ра! и-два! И даже сопенье озверевших мужиков. И вот - дыра! В дыру сразу пролезло плечо и просунулась морда красная, потная!.. И в ту же секунду дверь нашей камеры распахнулась и на пороге появились охранники с оружием в руках. Еще миг - и раздался грохот выстрела. Пролезший было в дыру блатарь обвис в проломе, прошитый пулями... Hас, смертельно перепуганных, сейчас же перевели в другую камеру. Мы слышали из нее, как началось истязание мужчин-воров за их вторжение к нам. Если судить по истовым воплям истязуемых, избивающих было много и расправлялись они беспощадно. Как-то раз в одной из пересылок (в Перми? В Казани?) в коридоре шел обычный шмон. Обыскивали молодые девчонки в военных гимнастерках. У меня ничего не было - пустой мешок и пустой же кисет из-под табака. Стояла я, опершись на стену, не шевелясь, молча. А вокруг крик, гам! Hам подселили бытовичек, а у них узлы с хлебом, табаком. Они-то и шумели, и гремели, беспокойно двигаясь налитыми жизнью телами. А я в то время на почве голода даже видеть и слышать стала плохо. Одна из обыскивающих надзирательниц ощупала меня, вытащила из моего кармана кисет и шепнула: - Стойте на этом месте, никуда не уходите!.. Через некоторое время она снова подошла ко мне вплотную, сунула мне в карман кисет, наполненный табаком, и кусок хлеба. Запахнула полу моего синего плаща, шепнув: - Осторожно, молчите... Мой вид вызвал у этой девочки сострадание. Акт милосердия явился так неожиданно, что совершенно потряс меня. Я до сих пор вспоминаю этот случай и думаю: не во сне ли мне это приснилось? А поднесенными мне дарами я не воспользовалась: нас --">