Пантелеймон Александрович Кулиш - История воссоединения Руси. Том 3

заключалось не в одном механизме польской гражданственности. Предстояло бороться с многовековой работой латинской культуры, выдвинувшей свои траншеи за черту католического мира — в землю Владимира и Ярослава; ^[3] предстояло бороться с приобретениями человеческого ума, которыми располагало энергическое общество полумонахов, всё ещё управлявшее вселенной, и вдобавок — с религиозным фанатизмом, который находил себе оправдание в сознании святости дела своего. Наши поборники православия, в устах папы, были «заражённые корни и не приносящие плода ветви». Наша отрозненная Русь, под его пером, была «рассадником ядовитых растений и пастбищем драконов». Наше вероисповедание называл он «чудовищем нечестивых догматов и делом дьявола». По его убеждению, щадить нас ни в каком случае не следовало. Напротив, глава католического мира взывал к королю, «знаменитому поражением турок», чтоб он, ради общего блага, огнём и мечом истреблял на Руси православие, а пламенные слуги его, иезуиты, работали в Царьграде над тем, чтобы иерусалимский патриарх, этот «факел мятежа», этот вождь «злодеев», в свою очередь, «испытал силу королевского гнева, и своим бедствием обуздал дерзость остальных». ^[4]

Все это мы видели, слышали, знали, чувствовали. С каждым днём ожидали мы последнего удара, и с каждым днём воскресала в нас молчаливая энергия отпора. Недаром наши убогие чернецы, вписываясь в церковное братство, выражали вместе с тем готовность пролить за него кровь свою. Если католиками руководил фанатизм нетерпимости, то православных одушевлял энтузиазм стойкости. Драма, возникшая таким образом из напора видимой силы на кажущееся бессилие, тем ещё более знаменательна, что доказала победительное могущество нравственных ресурсов, которые, в обыкновенном течении дел человеческих, являются столь слабым двигателем их, сравнительно с ресурсами умственными. По вдохновению простого чувства правды, люди нашего прошедшего преподали в ней людям нашего будущего урок драгоценный.

Да, монастырские стены в Киеве и в тех немногих уже монастырях, которые сохранили древнюю связь с рассадником русского православия, были последней опорой русской народности в то время, когда, среди отчаянной борьбы за наследие после предков, изнемогавшие борцы дерзновенно провозгласили православную митрополию в виду облечённой законностью митрополии униатской. «Не имамы к кому прибегнути (писал в 1622 году Исаия Копинский в Москву): царей и князей и боляр благочестивых не имамы. Все отступницы от благочестивой веры нашей. Едины ляхи, вторые унеяты, третии сынове еретически... И нигде не имамы от них упокою, только все мы благочестивыи в маленьком кутку теснимося на Украине в земле Киевской, колько нас особ святительских благочестивых, которых посветил патриарх иерусалимский». ^[5]

Вот верное изображение тогдашнего православия в Речи Посполитой, соответствующее поголовному осуждению русской шляхты в апостольском послании Иоанна Вишенского. ^[6] Из всей обширной некогда паствы воспитанников Антония и Феодосия печерских, одни мещане оставались хранителями родной земли во имя Руси. В сословии дворянском православная Владимирова Русь сливалась уже безразлично с католической и протестантской Польшей. Мещане для Иова Борецкого и его товарищей по иерархии, теснившихся в маленьком уголке среди ляхов, униатов и сынов лютеранской, кальвинской, ариянской ереси, составляли народ, который надлежало вывести из Египта, то есть воспитать сызнова в древнем православии, поколебленном сперва беспорядочной панской жизнью одних иерархов, а потом продажным переходом в унию других. Мещане, с убогим духовенством своим во главе, были ещё чутки к целости русских преданий старого времени. Мещане своей стойкостью в русском обычае как бы ручались перед новыми иерархами своими за русское единство в будущем, и если где, то всего больше в Киеве изображали собою народ русский среди «шляхетского народа» польского. Не на шляхту киевской земли, а на киевских мещан смотрели православные жители городов Вильны, Полотска, Могилёва, Мстиславля, Орши, Луцка, Литовского Берестья, Львова с готовностью подражать им в сомнительных обстоятельствах. Украинская шляхта, как видим из жалобы Копинского, положительно причислялась вождями церкви к отступникам, которыми, в глазах Иоанна Вишенского, были все князья и паны Речи Посполитой. Центр тяготения народной жизни --">