Елена Алексеевна Игнатова - Загадки Петербурга II. Город трех революций

соратникам вождя, расстрелянным в 30-х годах, возможно, вспомнилось перед смертью сказанное за полтора века до того во Франции: «Революция пожирает своих детей». Им нравились такие звонкие фразы, пока они не имели отношения к их собственной судьбе. Я не могу разделять большевистских вождей на тиранов и умеренных, на более или менее жестоких, потому что все они составляли единый механизм, исповедовали одну идеологию и служили общему делу.

Само слово «вожди» архаично. Жестокой архаикой веет от идеи уничтожения целых классов (это напоминает истребление побежденных народов в древности), от гекатомб казненных в Петрограде после убийства Урицкого — так приносили кровавые жертвоприношения на могилах племенных вождей. При власти адептов «самого передового в мире учения» жизнь страны погрузилась в глубины архаического прошлого; читая Ленина, думаешь, из каких времен его неистовое требование массового истребления людей; пока не отказала речь, не отнялась рука, он выводил расползающимся почерком «расстрелять, расстрелять…». Другие его распоряжения воскрешали времена крепостничества, «барства дикого, без чувства, без закона» — так, в 1922 году он велел наказать нерадивых правительственных чиновников: «За это надо гноить в тюрьме… Москвичей за глупость на 6 часов клоповника. Внешторговцев за глупость плюс „центрответственность“ на 36 часов клоповника. Так и только так учить надо…» Ученый марксист знал не хуже крепостницы Салтычихи, кого «гноить», а кого и на сколько сажать в клоповник.

В методах новой власти, в поощрении самых низких инстинктов, терроре, провокации, циничной лжи многие современники видели что-то иррациональное. Автор записок о деятельности советского правительства в 1918 году Аркадий Борман вынес из наблюдений за большевистским руководством впечатление, что они «люди четвертого измерения (оно, по-видимому, дьявольское)». Записки Бормана примечательны тем, что он был человеком из противоборствующего лагеря, агентом контрразведки Добровольческой армии, прибывшим по ее заданию в Москву в марте 1918 года. Этот молодой человек принадлежал к кругу петербургской интеллигенции, он был сыном известной общественной деятельницы, члена ЦК партии кадетов Ариадны Владимировны Тырковой. В Москве Аркадий Борман поступил на службу в Комиссариат торговли и промышленности и быстро сделал карьеру: через несколько месяцев он стал управляющим отделом внешней торговли, получил доступ в правительственные верхи и не раз присутствовал на заседаниях Совнаркома, которые вел Ленин. В декабре 1918 года Аркадий Борман нелегально перешел финскую границу и покинул советскую Россию. Большевистские деятели в его записках составляют настоящий паноптикум, и он пытался понять способ мышления, логику и психологию этих людей. «Большевики, которых мне приходилось видеть, — писал Борман, — конечно, были просто сумасшедшими. Вероятно, есть такая форма болезни, когда заскакивает только один винтик, но этого дефекта достаточно, чтобы изменились все логические и нравственные соотношения», в них поражало «жуткое соединение ощущения действительности и правильной оценки обстановки с безумством коммунистических замыслов… Большинство коммунистов… ни к Москве, ни к России никакого отношения не имели. Они приехали в чужую страну, или, во всяком случае, в страну, которую они не любили, для того чтобы произвести свой опыт».

Социальные экспериментаторы видели в богатой людскими и природными ресурсами стране плацдарм для задуманной ими мировой революции. В Москве собрались коммунисты из разных стран, в номерах «Метрополя», где они разместились, звучала разноплеменная речь, «некоторые вообще не говорят по-русски, другие предпочитают между собой общаться на родном языке», писал Борман. Среди них было немало авантюристов и людей с темным прошлым; одного из них, румына Х. Г. Раковского, Аркадий Борман помнил по дореволюционным временам, когда тот некоторое время жил в Петербурге и был принят в либеральных кругах. После отъезда Раковского за границу прошел слух, что он был агентом австрийской секретной службы, «кажется, румыны тоже предъявляли ему подобное обвинение». «Никакой жалости в этом человеке не было, — писал Борман, — люди для него были просто пешками. В этом отношении он был очень типичен для большевистской верхушки». У деятелей вроде Раковского за коммунистическим «безумием» скрывался «холодный расчет, --">