Григорий Соломонович Померанц - Разрушительные тенденции в русской культуре

низколобой вражде ко всему иноземному... Мы - консерваторы, оттого что мы - нигилисты, и одно оборачивается другим и замещает другое в истории. Но все это оттого, что Дух веет, где хощет, и, чтобы нас не сдуло, мы, едва отлетит он, застываем коростой обряда, льдом формализма, буквой указа, стандарта. Мы держимся за форму, потому что нам не хватает формы, пожалуй, это единственное, чего нам не хватает; у нас не было и не может быть иерархии или структуры (для этого мы слишком духовны), и мы свободно циркулируем из нигилизма в консерватизм и обратно" ("Голос из хора").

"Цивилизационная идентичность" и "внутренне гармонический универсум", о которых пишет А. Панарин, всегда были для России проблемой, а не данностью; с ней сталкивается и XIX век. Помимо Достоевского можно вспомнить К. Леонтьева, остро чувствовавшего "шаткость" России. Развитие свободных городов, сходных с западными, было рано прервано и подавлено самодержавием Москвы, "самого отатаренного из русских княжеств" (Федотов). С этих пор в России чередуются периоды "смуты", праздника дикой воли, и деспотизма. В. Шульгин, сторонник самодержавия, называл это периодами греха и покаяния. Порядок каждый раз сражался с анархией и восстанавливался еще более деспотичным, еще более жестоким. Развитие цивилизации шло через развитие рабства, а не свободы. Если гнет слабел, система рушилась - как в 1917 году и в 1991-м.

"Слово "свобода" до сих пор кажется переводом французского libertй, писал Г. Федотов. - Но никто не может оспаривать русскости "воли". Тем необходимее отдать себе отчет в различии воли и свободы для русского слуха.

Воля есть прежде всего возможность жить, или пожить, по своей воле (здесь это слово означает: по своему желанию. - Г. П.), не стесняясь никакими социальными узами, не только цепями. Волю стесняют и равные, стесняет и мир. Воля торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе; воля - всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран есть тоже вольное существо. Разбойник это идеал московской воли, как Грозный - идеал царя. Так как воля, подобно анархии (еще один синоним. - Г. П.), невозможна в культурном общежитии (в правовом порядке. - Г. П.), то русский идеал воли находит себе выражение в культе пустыни, дикой природы, кочевого быта, цыганщины, вина, разгула, самозабвенной страсти, - разбойничества, бунта и тирании... Бунт есть необходимый политический катарсис для московского самодержавия, исток застоявшихся, не поддающихся дисциплинированию сил и страстей. Как в лесковском рассказе "Чертогон" суровый патриархальный купец должен раз в году перебеситься... так московский народ раз в столетие справляет свой праздник "дикой воли", после которой возвращается, покорный, в свою тюрьму. Так было после Болотникова, Разина, Пугачева, Ленина" (из статьи "Россия и свобода").

В терминах Федотова, проблему реформ можно определить как возвращение от московской линии развития к новгородской (поддержанной влиянием Запада). Пока что это не удается. Государственные служащие и предприниматели состязаются друг с другом в интерпретации свободы как разбойной и тиранической воли. Сказывается неподготовленность реформ, отсутствие разработанных законов и практик. Я знаком с предпринимателями, говорившими мне, что попытка честно вести дело ведет к немедленному разорению. Но даже если (через десятки лет) удастся создать всю необходимую правовую и административную структуру, русский деловой стиль будет сильно отличаться от западного - размахом, обилием идей и нехваткой тщательно отделанных деталей. Оборотная сторона русского величия - русский хаос:

Вейте, вейте, снежные стихии,

Заметая древние гроба:

В этом ветре - вся судьба России

Страшная, безумная судьба.

В этом ветре - гнет оков свинцовых,

Русь Малют, Иванов, Годуновых

Хищников, опричников, стрельцов,

Свежевателей живого мяса,

Чертогона, вихря, свистопляса:

Быль царей и явь большевиков.

Что менялось? Знаки и возглавья.

Тот же ураган на всех путях:

В комиссарах - дурь самодержавья,

Взрывы Революции - в царях.

Вздеть на виску, выбить из подклетья

И швырнуть вперед через столетья

Вопреки законам естества

Тот же хмель и та же трын-трава.

Ныне ль, даве ль - все одно и то же:

Волчьи морды, машкеры и рожи,

Спертый дух и одичалый мозг.

Сыск и кухня Тайных канцелярий,

Пьяный гик осатанелых --">