Андрей Леонидович Зорин - Чувственная европеизация русского дворянства ХIХ века. Лекции.

меня неверным за то, что я в чужой земле нашел человека, с которым сердце мое было как дома. Общие образцы чувствования объединили одинакия сердца, и они вместе усваивались одни и те же литературные, театральные впечатления".

Карамзин и Вольцоген читали произведения Шиллера, ходили на одни и те же комедии во французских театрах. Любая душевная, любая значимая составляющая душевной жизни образованного человека в то время была охвачена тем или иным образцовым писателем, который задавал вот эту символическую модель переживания и вытекающего из него поведения. Европейская публика училась любить по "Новой Элоизе" и "Страданиям молодого Вертера" Гёте, наслаждаться природой и посещать кладбища, уединяться от мира, на все эти типы поведений и ситуаций существовали определенные классические литературные тексты, в которых можно было находить соответствующие образы.

Молодой человек начала 19-го века, в 1801-м году член дружеского литературного общества круг восторженных почитателей немецкой литературы, существовавшего в Москве, Андрей Сергеевич Кайсаров, в будущем герой войны 1812-го года, погибший во время европейской кампании Русской армии, писал своему другу и лидеру этого кружка Андрею Ивановичу Тургеневу, рано умершему, старшему брату декабриста Николая Тургенева, и дальнему родственнику, очень дальнему писателя Ивана Сергеевича Тургенева, через там пятое колено, который учил его строить свою жизнь по рецептам из современных немецких писателей. Он писал ему: "Ты прав, что по Циммерману -- это немецкий автор книги "Уединение" -- можно поверять себя, я знаю это по опыту", то есть, проверял собственное поведение по Циммерману.

А сам Тургенев в том же году, 1801-ом году, написал в своем дневнике следующее признание: "Сегодня утром купил я "Вертера", "Страдания молодого Вертера" Гёте и велел без всякой дальней мысли переплести его пополам с белой бумагой. Знает кто-нибудь, зачем надо велеть купленную книгу переплетать? Никто не знает, да? Переплеты были очень дороги, и переплетал обычно сам покупатель. Книга продавалась только в сброшюрованных листах, ты ее покупал только, собственно, листы с текстом и сам отдавал в переплет, зависящий от твоего материального благосостояния. Они могли быть очень простыми, а могли быть необыкновенно шикарными и быть маркой шикарной домашней библиотеки.

Но, что здесь существенно? Что Тургенев отдает купленную книгу переплетать пополам с белой бумагой. Понятно, да, на одной стороне страница, на другой – лист белой бумаги. "Сам не знал еще, на что мне это будет? Теперь пришла у меня быстрая мысль. Право же, самая лучшая, самая чистая радость на свете -- слушать откровенные излияния большой души" -- это цитата из "Вертера" в оригинале по-немецки. Говорит в одном месте Вертер: "Я читал это прежде равнодушно и хладнокровно". Но теперь вспомнил это место в "Вертере" и в новом "Вертере" своем -- новый "Вертер" -- это вот книга вместе с белыми листами -- буду поверять мои чувства с его, отмечать для себя, что я чувствовал так же, как он. Сказал я сам себе" -- пишет Тургенев в дневнике. -- "Вскочил, прибежал в свою комнату и тут же написал эти строки".

Его собственный дневник до такой степени слился в его воображении с романом Гёте, что ему захотелось физически объединить два этих текста, и продолжать свои записи непосредственно на полях любимой книги.

Разумеется, такой тип чтения вовсе не было ограничен пределами России. Он был распространен в самых широких образах европейской публики эпохи чувствительности. Стоит напомнить, что сам герой Гете, молодой Вертер, на которого ориентируется Тургенев, считает точно так же. Его самоубийство в конце романа происходит после того, как оба, он со своей возлюбленной читает вместе классическую, тогда популярную книгу "Песни Оссиана", а после его самоубийства на столе находят трагедию Лессинга "Эмилия Галлоти", которая открыта на странице с описанием самоубийства.

Но в России такое восприятие прославленных произведений приобрело особую интенсивность эмоциональную, потому что представление о литературе, как учебнике чувств было поддержано усилиями усвоить образцы западного поведения, чувствования, переживания и так далее. Российские авторы вовсе не пытались замаскировать то, что они в сущности, что их стратегия является интонационной. Наоборот, они хотели, чтобы все их заимствования были наглядны и демонстративны. Авторитет знаменитых --">