Наталья Анатольевна Миронова - Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

поезде или сойти на какой-нибудь станции Поволжья — в Самаре или Казани зимой, скажем, 1921 года.

Давайте послушаем голоса из прошлого, например, Бориса Пильняка и представим себя в вагоне поезда эпохи сыпного тифа: «Люди, человеческие ноги, руки, головы, животы, спины, человеческий навоз, — люди, обсыпанные вшами, как этими людьми теплушки. Люди, собравшиеся здесь и отстоявшие право ехать с величайшими кулачными усилиями, ибо там, в голодных губерниях, на каждой станции к теплушкам бросались десятки голодных людей и через головы, шеи, спины, ноги, по людям лезли вовнутрь, — их били, они били, срывая, сбрасывая уже едущих, и побоище продолжалось до тех пор, пока не трогался поезд, увозя тех, кто застрял, а эти, вновь влезшие, готовились к новой драке на новой станции. Люди едут неделями. Все эти люди давно уже потеряли различие между ночью и днем, между грязью и чистотой, и научились спать сидя, стоя, вися. В теплушке вдоль и поперек в несколько ярусов настланы нары, и на нарах, под нарами, на полу, на полках, во всех щелях, сидя, стоя, лежа, притихли люди, — чтобы шуметь на станции. Воздух в теплушке изгажен человеческими желудками и махоркой. Ночью в теплушке темно, двери и люки закрыты. В теплушке холодно, в щели дует ветер. Кто-то хрипит, кто-то чешется, теплушка скрипит, как старый рыдван. Двигаться в теплушке нельзя, ибо ноги одного лежат на груди другого, а третий заснул над ними, и его ноги стали у шеи первого. И все же — двигаются…»^[1].

Это описание поезда эпохи эпидемии сыпного тифа, к сожалению, не просто художественный вымысел. Так все и было. Чтобы убедиться в этом, мы рассмотрим исторические документы: эта книга практически полностью написана на основе архивных источников и воспоминаний современников первых лет советской власти. Эти источники — капля в море, и если трудности, которые в них отражены, усилить в десять раз, то и тогда мы, вероятно, не ощутим весь мрак жизни в то время. Архивные материалы вызывают усиливающийся шок, при знакомстве с ними становится не просто тяжело, часто трудно контролировать эмоции. Современный человек едва ли может себе представить, что он оказался бы в какой-нибудь ситуации вроде тех, что составляли повседневность для очень многих людей лет сто назад. Например, в начале января (прямо в Новый год и Рождество, которое люди хоть и не праздновали, но еще помнили) пойти разгребать залежи трупов и копать в мерзлой земле на окраине Самары могилы на 200–300 человек в день, отбиваясь от стаи диких от голода собак. Или насыпать себе в ухо горчицы, чтобы оглохнуть навсегда, отморозить руки, прострелить ногу, — ведь тогда вас увезут с фронта на санитарном поезде и сыпняк вас пощадит! Или представить себя в таком отчаянии, чтобы пойти воровать трупы или больных из госпиталя, чтобы их съесть. И что бы вы сделали, если бы увидели на вокзале кучу сидящих, лежащих друг на друге маленьких детей, практически голых, с обмороженными ножками и ручками, истощенных от голода, и, будто дворовые кошки, покрытых насекомыми. Отдали бы какому-нибудь малышу свой последний сухарь? Смогли бы бросить новорожденного ребенка на ледяном вокзале, зная, что только так — если его найдут, конечно, — он может выжить?

«Это невозможно, — скажет читатель. — Преувеличение. Если такое и было, это скорее что-то исключительное, отдельные эпизоды».

Однако, к сожалению, все это происходило в действительности и носило массовый характер, это — наша историческая правда. Как гласит английская пословица, факты — упрямая вещь, и сыпной тиф — важнейший и самостоятельный фактор развития России. Он все изменил: сыпняк победил всех.

«Жизнь, — писал Александр Блок в 1921 г., незадолго до своей смерти, — изменилась, она изменившаяся, но не новая, вошь победила весь свет, это уже совершившееся дело, и все теперь будет меняться только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы». Великий поэт в отчаянии взирал на то, во что превратилась Россия за четыре года советской власти. Ведь он, в отличие от многих других интеллектуалов, восторженно встретил Октябрьскую революцию. Отказавшись от эмиграции, он не просто принял советскую власть, но и добровольно работал на большевиков, состоял во множестве советских комиссий, комитетов и организаций. Блок пережил многое: холод и голод в революционном Петрограде, он видел революцию изнутри, и результат четырехлетнего пребывания большевиков у власти поэт оценивал так: --">