Герон Эрмит - Thermae Sebastianus (игривая трагедия о Бахе)

застойного гнилья.

Вшей и грязи слишком много оказалось в Томасшуле.

В консистории проблему и не думают решать.

Много лет закрыты бани как рассадники заразы.

Наш бомонд боится мыться, опасаясь заболеть.

Вместе с ним и горожане вонь духами заливают.

И в подобной атмосфере мне приходится творить!

Карл

Мой любимый композитор, мы покончим с диссонансом.

Приезжай сюда почаще, Готлиб выпарит всю грусть.

Посмотри, как мальчик вырос! Двадцать лет – уже мужчина.

Я люблю его, как сына, даже более порой…

Он так мило мне играет по ночам на клавесине,

Мерной вязью вариаций усыпляя, как Гипнос…

Себастьян

Сыновья и мне играют на клавирах вечерами.

Я люблю лежать в кровати и под музыку дремать,

Вспоминая старый Кётен, замок князя Леопольда…

И Саксонский зал в Карлсбаде…

Карл

Что ж тебя влечёт туда?

Жизни лучшие мгновенья?..

Себастьян

(Себастьян склоняет голову, опирает её на ладонь и прикрывает глаза.)

Расскажу лишь о Карлсбаде,

Чтобы вас не утомил мой мемуарный монолог.

В тысяча семьсот двадцатом вместе с князем Леопольдом

Я на водах был термальных (в третий и последний раз)

И смогу забыть едва ли, как в один июльский вечер

Мы в Саксонском банном зале исполняли мой концерт

(Сочинённый в ре миноре для двух скрипок и капеллы

Как подарок Леопольду в девятнадцатом году).

Судаториум был светлой и просторной галереей.

Золоченые колонны подпирали потолок,

Окружая длинный лабрум беломраморной отделки,

Где струилась и парила терминальная вода.

Через стрельчатые окна с голубыми витражами

В галерею проникали предзакатные лучи.

На палестре размещались круглый стол и две кушетки,

Чтобы, вволю накупавшись, можно было отдохнуть.

На столе в хрустальных кубках кровь Диониса искрилась,

Источая Траминера утончённый аромат.

На серебряном подносе возвышалась ойнохоя

(Древнегреческой работы чёрный глиняный кувшин).

Ойнохою украшала драматическая сценка:

Молодой сатир и старый выясняли, кто пьяней.

Рядом с ней стояли вазы из китайского фарфора,

В них лежали мандарины, авокадо и кишмиш.

Зал был выкуплен на вечер и поэтому безлюден.

Слуги ждали в вестибюле, охраняя наш досуг.

Леопольд и я помылись, в чистых водах искупались

И друг друга разогрели, сделав масляный массаж…

А затем, одев хитоны из атласной белой ткани,

Полулёжа на кушетках стали пробовать вино.

Князь был молод и прекрасен, обаятелен и чуток.

Я был полон восхищенья и сиял в его лучах…

Захмелев, мы взяли скрипки – золотые “Grand Amati”,

Наши души подхватила нежной музыки волна.

Князь играл самозабвенно. И смычок плясал на струнах,

Ни одной фальшивой ноты в страстном танце не издав.

С первой скрипкой состязаясь, я подыгрывал искусно.

Две мелодии, сплетаясь, возносились к небесам.

В это время в вестибюле ожидавшая капелла,

Нас услышав, заиграла струнный аккомпанемент.

В гармоническом единстве я тогда познал блаженство, –

В зареве заката пела воплощённая Любовь…

(Себастьян открывает глаза, поднимает голову и глубоко вздыхает.)

Карл

Себастьян, теперь я понял, почему твои шедевры

Удивительно похожи на скрипичный диалог, –

Точно две играют скрипки то каноном, то дуэтом.

Это скрипка Леопольда музицирует с твоей!

Себастьян

Я всегда скрывал от мира, но скрывать от вас не стану,

Что я князю Леопольду самым близким из друзей

Был, служа душой и телом капельмейстером придворным.

Но женитьба на принцессе нашу связь оборвала.

Брак был явно по расчету, – в высшем свете это норма,

Без наследника погибнуть мог богатый знатный род.

Став княгиней, Генриетта убедила Леопольда

Сделать так, чтобы капеллу он из замка удалил.